Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:43 pm Заголовок сообщения:
М.Ю. Коробко
ШАБОЛОВО
Об этой ныне утраченной подмосковной усадьбе
Все москвичи знают улицу Шаболовскую в Южном административном округе Москвы (район «Донской»), исторически она была дорогой из Москвы в подмосковное сельцо Шаболово. Эта хрестоматийная информация имеется в основных справочниках по Москве. Однако о самом Шаболове, в которое вела Шаболовская улица, а изначально дорога, сведений почти нет. А там некогда находилась достаточно известная усадьба, полностью исчезнувшая не так уж давно...
Наиболее старая форма названия Шаболова - Шашебольцово, встречающаяся в документах XVII века. Топоним носит антропонимический, то есть владельческий характер. В XV-XVI веках существовал род Шашебальцевых или Шашебольцевых. В числе его видных представителей - Якуш Шашебальцев, дьяк Великого князя, посол в Пскове, упоминающийся в 1471 году. Возможно, он и являлся первым владельцем этой местности, а также соседней пустоши Старое Шашебольцево (Старая Шаша), входившей в состав имения Зюзино.
Со временем название Шашебольцово, очевидно, стало казаться тяжелым и громоздким и, утратив первоначальный смысл, трансформировалось сначала в Шабенцово, а затем, в XVIII веке, в Шаболово. Поскольку форма «Шаболово» поздняя, видится надуманной версия о том, что название возникло по сыну татарского князя Шаболата, плененному при взятии Казани Иваном Грозным и будто бы поселенному здесь1. Версия А. Л. Шилова, считавшего название мерянским - от корня «шиш», якобы обозначающего овин, тоже не выдерживает критики. При такой логике подобные названия должны встречаться часто, а это, тем не менее, достаточно редкое2. К тому же А. Д. Шилов для своих построений использует менее распространенный вариант «Шишебольцево».
Первый документально известный владелец пустоши Шаболово, тогда Шашебольцево, - боярин Матвей Михайлович Годунов-Толстый (?-1639), дальний родственник царя Бориса Годунова. Это было огромное поместье3, в состав которого входили и территории, на которых позднее возникли усадьбы Черемушки-Знаменское и Черемушки-Троицкое. В 1605 году после вступления на царский престол Лжедмитрия Матвей Михайлович попал в опалу и был отправлен на воеводство в Тюмень. Возможно, в связи с этим Шаболово присоединили к царским землям. В 1614‑м царь Михаил Федорович пожаловал Шаболово князю Богдану Федоровичу Долгорукову (около 1600-1642)4.
К 1623 году в Шаболове, согласно «Межевой книге Данилова монастыря», Б. Ф. Долгоруким была поселена деревня. Северная часть имения в 1630-1631 годах отошла Афанасию Прончищеву и Венедикту Махову. Долгоруков не соглашался с этим: «Прислали писцов и назвали землю полевую обводною имя ей сказали Черемошня. И той же Федор Уваров дружа им ту иво землю отдал им ж. А то место не пустошное полевое и за прежними помещиками такой пустоши не объявлялось, и в приправочных книгах ее нет, а преж де сево то ево поместье было за боярином за Матвеем Михайловичем Годуновым, и та пустошь за ним не объявлялася»5. Тем не менее, Шаболово лишилось своей северной части6.
В 1642 году после смерти Б. Ф. Долгорукова Шаболово отошло к его сыну Федору Богдановичу (1640?-1706)7. Однако сложно представить владельцем поместья двухлетнего ребенка. Очевидно, оно было передано его матери Ульяне Богдановне, урожденной Сабуровой (1616-?) до достижения сыном совершеннолетия.
На составленном в 1692 году подьячим Леонтием Антипиным «Чертеже земель от Земляного города до речки Раменки» в Шаболове показана выстроенная Ф. Б. Долгоруким усадьба с большим деревянным двухэтажным домом, на второй этаж которого с улицы ведет парадное крыльцо. Стоящий на холме дом с высокой кровлей выглядит сказочным теремом, окруженным лесом. Судя по плану селений Никольское, Шаболово и Черемошья 1694 года, приложенному к спорному делу о размежевании Шаболова и Черемушек, дом в Шаболове - одна из самых значительных на тот момент усадебных построек в округе8.
К 1704 году в Шаболове значится, помимо усадьбы, и крестьянский двор (7 человек). В том же году скончался сын владельца Михаил, поэтому в 1706‑м усадьба перешла к внуку Ф. Б. Долгорукова князю Алексею Михайловичу Долгорукову (?-1725). Первым браком он был женат на княжне Прасковье Михайловне Голицыной (1695-1719), дочери генерал‑фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына (1675-1730) и его жены Евдокии Ивановны, урожденной Бутурлиной (1673-1713). Вторая супруга А. М. Долгорукова Марфа Михайловна, урожденная графиня Шереметева (1700-?), приходилась племянницей известному богачу, владельцу знаменитых подмосковных усадеб Кусково и Останкино графу Петру Борисовичу Шереметеву (1713-1788). Сыном от второго брака А. М. Долгорукова был капитан Невского пехотного полка князь Иван Алексеевич Долгоруков (1722?-1797), унаследовавший Шаболово после смерти отца.
17 марта 1754 года И. А. Долгоруков продал Шаболово князю Александру Александровичу Прозоровскому Большому (1715-1769)9 - не знаменитому екатерининскому фельдмаршалу, главнокомандующему Москвы, а его гораздо менее известному старшему брату - владельцу соседней деревни Новоселки, тогда подполковнику 2‑го Московского пехотного полка, а впоследствии генерал‑майору. Оба брата Прозоровских носили одно и то же имя, что и по сей день порождает немало путаницы10. Их отцу в 1721 году Петр I пожаловал соседнее имение Зюзино, которым впоследствии владели оба А. А. Прозоровских и их мать Анна Борисовна, урожденная княжна Голицына (1686-1772)11.
Подробно об А. А. Прозоровском Большом говорится в семейной родословной XVIII века, к которой мы за неимением здесь места отсылаем читателей12. При нем в Шаболове к 1766 году был возведен - очевидно, на месте прежнего - «особой дом», поставленный на холме примерно по оси север-юг у дороги из соседней деревни Семеновское в село Зюзино. К югу от дома появился большой регулярный парк. За парком соорудили барочный павильон, имевший, по всей видимости, увеселительный характер. В парке выкопали и обложили камнем два небольших - в диаметре 8 саженей и в сажень глубиной - пруда с чистой питьевой водой13. Еще два пруда, покрупнее, устроили южнее павильона на безымянном овраге - притоке речки Котловки. По составленному тогда же плану генерального межевания видно, что крестьянские избы располагались на значительном расстоянии от барского жилья. Севернее них находился большой пруд на речке Коршунихе - единственный пруд Шаболова, сохранившийся до настоящего времени и называющийся Шаболовским (ныне расположен по адресу: Новочеремушкинская улица, 39)14. На некоторых картах выше него показан еще один пруд более скромных размеров (не сохранился).
После смерти А. А. Прозоровского Шаболово, Новоселки и другие имения унаследовали его сыновья от первого брака с княжной Марией Сергеевной Долгоруковой - князья Петр (1753-?) и Дмитрий (1759-?)15. Оба они тогда еще не достигли совершеннолетия, поэтому, надо полагать, имениями первое время занималась их мачеха Мария Александровна Прозоровская, урожденная графиня Головина (?-1770). Раздел состоялся 8 февраля 1778 года16 «полюбовно», что говорит о хорошем отношении братьев друг к другу. По разделу единственным владельцем Шаболова и Новоселок стал Петр Александрович Прозоровский. Его биография есть в уже упоминавшейся нами родословной Прозоровских: «Родился в 1753 году майя 11‑го дня. Вступил в службу лейб‑гвардии в Преображенский полк в 1760 году марта 3‑го дня. 1761 году генваря 1‑го дня пожалован фурьером. В 1767 году генваря 1‑го дня - сержантом. В 1770 году марта 1‑го дня выпущен в армию порутчиком. Был в Первой армии и июля 7‑го дня был на сражении, также и 21‑го июля - на Кагульской баталии. После которой по рекомендации командиров пожалован повелевающим армиею графом Петром Александровичем Румянцовым капитаном. Того ж году ноября 9‑го дня пожалован секунд‑майором. В 1771 году июня 9‑го дня пожалован премиер‑майором. В 1773 году находился при полку на Кубани. В 1775 году марта 27‑го дня пожалован подполковником. В 1777 году был в Крыму и в бывших сражениях безотлучно находился. В 1784 году апреля 21‑го дня пожалован по‑старшинству полковником и определен в Глуховской карабинерной полк <...>»17.
При П. А. Прозоровском Шаболово оказалось связано с именем известного авантюриста отставного прапорщика Платона (в монашестве Палладия) Степановича Лаврова (?- не ранее 1794), дважды побывавшего в этой усадьбе в апреле 1778 года. В Москве П. С. Лавров жил у бригадира, впоследствии (1784) генерал‑майора князя Василия Ивановича Долгорукова (?- не ранее 1790) и вместе с ним ездил в Шаболово к П. А. Прозоровскому.
Первое посещение Шаболова, бывшее обычным гостевым визитом, состоялось 16 апреля. Под этим числом в дневнике П. С. Лаврова сделана следующая запись: «Обедали с князем [В. И. Долгоруковым] в деревне Шаболове у князь Петра Александр[овича] Прозоровского; ночевали дома»18.
Другая запись относится к 23 апреля: «В обедни поехали с кн. Вас[илием] Иван[овичем Долгоруковым] в город, оттуда в Шаболово к князю Прозоровскому, после обеда все вместе поехали в путь, и в роще попалась лисица. Князь за нею ходил с ружьем, но ушла. Ночевали в деревне Власовой, 35 верст»19.
В 1780 году московский купец Алексей Васильевич Крюков по доверенности, выданной П. А. Прозоровским, продал Шаболово и Новоселки княгине Анне Андреевне Урусовой, урожденной Волковой (?-1804)20, более известной в качестве хозяйки знаменитой подмосковной усадьбы Люблино21. Ее второй муж генерал‑майор князь Александр Васильевич Урусов (1729-1813), бывший одним из знаменитых московских картежников екатерининского времени, позже владел усадьбой Осташево в Волоколамском уезде, которую переименовал в Александровское. Очевидно, Шаболово понадобилось супругам для их годовалой дочери Софьи (1779-1801), в замужестве баронессы Строгановой. Известно, что с ее рождением Урусовы хотя и не порвали окончательно отношений, но поселились в Москве в разных домах.
Следующей владелицей Шаболова в 1784 году стала статская советница вдова Екатерина Ивановна Козицкая (1746-1833), урожденная Мясникова, вдова статс‑секретаря императрицы Екатерины II Григория Васильевича Козицкого (1724-1775)22. Ей от отца достались Катав-Ивановский, Усть-Катавский и Архангельский медный заводы, которыми она успешно управляла. Благодаря своему природному уму и сметливости Екатерина Ивановна заняла видное место при дворе Екатерины II, несмотря на то, что не имела светского образования и не знала иностранных языков.
Гипотетически реконструкцию Шаболова, проведенную при Козицкой, можно отнести к кругу работ архитектора Ивана Ветрова, тогда трудившегося в принадлежавшей младшей дочери Екатерины Ивановны, княгине Анне Григорьевне Белосельской (1767-1846) усадьбе Ясенево, расположенной южнее Шаболова23. Свадьбу Анны Григорьевны с дипломатом и писателем князем Александром Михайловичем Белосельским (1752-1809), очевидно, отпраздновали в Шаболове, судя по тому, что венчание состоялось в соседнем Зюзине 2 сентября 1795 года24. Хотя Шаболово находилось в приходе церкви святителя Николая чудотворца в Никольском (Никольское на Котле), однако из‑за ее удаленности удобнее было добираться до церкви в Зюзине, причт которой ежегодно получал от Е. И. Козицкой сто рублей, а церковная земля граничила с Шаболовым25.
Так или иначе, к 1800 году в Шаболове появились деревянные службы, флигель и конюшни, обнесенные каменной оградой26. Судя по планам усадьбы, это были два отдельно стоящих комплекса, расположенные слева и справа (западнее и восточнее) от старого господского дома, возможно, реконструированного. Оба комплекса имели парадные ворота в виде декоративных башенок с круглыми окнами на верхних ярусах‑восьмериках и фронтонами, ориентированными по сторонам света. Купола башенок завершались высокими шпилями. В целом башенки напоминали китайские пагоды, что вполне соответствовало архитектурным традициям второй половины XVIII века.
Редкая фотография ворот восточного комплекса заставляет вспомнить «мемориально‑триумфальную» архитектуру ряда подмосковных резиденций, в частности соседнего Воронцова27. Однако, в отличие от последнего, строения Шаболова сугубо утилитарны: ворота открывали въезд не в усадьбу, а на небольшие замкнутые дворы, скрытые от постороннего глаза кирпичными оградами, имитирующими формы традиционной крепостной архитектуры: с полуциркульными арками внутри, но в упрощенном варианте - без ходовых площадок и бойниц (в юго‑западной части ограды восточного комплекса в ее состав было включено небольшое квадратное в плане здание, возможно, сторожка).
Расположение ворот делает сомнительной и их топонимику, принятую у краеведов. Так, якобы ворота восточного комплекса называли Надпрудными. Однако ни к каким прудам они не вели, напротив, примыкающая к ним ограда преграждала доступ к прудам усадебного парка. Поэтому, очевидно, Надпрудными ворота могли стать значительно позднее, когда ограду разобрали.
Основной постройкой западного комплекса являлось крупное Г-образное в плане здание (видимо, это и были деревянные службы и конюшни). К сожалению, его изображений не выявлено.
В свою очередь, композиционным центром симметричного восточного комплекса служил классицистический флигель с увенчанным куполом угловой полуротондой (стоял восточнее современного дома № 44 по Новочеремушкинской улице на территории, ныне занятой бульваром). Соразмерность пропорций здания выдавала руку хорошего, скорее всего, московского зодчего (возможно, И. Ветрова), однако реализовывал проект архитектор явно не первого плана. Типологически оно восходит к казаковской линии городских особняков с полуротондами, поставленными на стыке улиц (дома Юшкова на Мясницкой, Разумовских на Маросейке, Шереметевых на Воздвиженке, ныне не существующий дом иркутского генерал‑губернатора И. В. Якоби, возведенный в 1798 году на углу Кузнецкого моста и Петровки, и другие). Но если подобная компоновка была вполне уместна в городе, в первую очередь для удобства пешеходов, то она представляется абсолютно нелогичной в усадьбе, где постройки, как правило, поставлены достаточно широко и не ограничены городской средой и красными линиями. Попытки объяснить появление такого здания обычным по тем временам тяготением к обладанию в деревне и городе одинаково спланированными домами, что позволяло придерживаться в них сходного бытового уклада, в данном случае выглядят надуманными: городской дом Е. И. Козицкой на углу Тверской улицы и Козицкого переулка, впоследствии перешедший к Белосельским-Белозерским и более известный как Елисеевский магазин, был абсолютно другим.
Ошибочно считалось, что шаболовский флигель возводился с использованием уже наличного круглого двухэтажного здания, превратившегося в полуротонду, - по крайней мере, в этом видели причину его необычности для усадебного строительства28. Однако, насколько можно судить по анализу сохранившихся фотографий и планов усадьбы, флигель является произведением одного строительного периода.
_________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:45 pm Заголовок сообщения:
И.В. Пашко
Сибирский альбом кн. Е.И. Трубецкой (история одной реликвии).
В 1839 г., после 13 лет каторги, декабриста С.П. Трубецкого с семьей отправили на поселение в село Оёк в 36 верстах от Иркутска. «Накануне отъезда из Петровского Завода, с последней почтой»1 кн. Е.И. Трубецкая отослала в Неаполь сестре гр. З.И. Лебцельтерн свой сибирский альбом, сделанный руками друзей по изгнанию - декабристов, наглядную повесть каторжных лет своей жизни. Почти столетие о судьбе альбома ничего известно не было. Вернуться реликвии из небытия помог случай. В конце двадцатых годов минувшего века живший в числе прочих русских изгнанников-эмигрантов во Франции православный священник, отец Иван Николаевич Кологривов, работая в Русско-славянской библиотеке на улице Севр в Париже, «обнаружил в ее архиве связку пожелтевших от времени писем. Ближайшее их рассмотрение выяснило всю ценность находки. В пачке оказались в большом количестве (63) письма княгини Е.И. Трубецкой.»2. Эта счастливая находка послужила о. И.Н. Кологривову отправной точкой для дальнейших поисков и новых замечательных открытий.
И.Н. Кологривов начал изыскания в русских и французских кругах, имеющих родственные связи с кн. Е.И. Трубецкой. Поиски принесли успех. Так, например, кн. Робек графиня де Левис Мирепуа, правнучка гр. З.И. Лебцельтерн, предоставила исследователю семейный архив Лебцельтернов, другие ценные документы и сведения Кологривов получил от живущих в эмиграции правнуков Е.И. Трубецкой - А.В. Давыдова, С.С. Свербеева и кн. Н.Д. Кропоткина, а «графиня д’Антенез предоставила в его распоряжение сибирский альбом княгини Е.И.»3. Итогом огромной и кропотливой работы стал серьезный научный труд.
И.Н. Кологривов принес в редакцию «Современных записок» монографию о кн. Е.И. Трубецкой, которая, по свидетельству редактора журнала, была «обширная (около 400 стр.).»4. К огромному сожалению, этот капитальный труд, итог многих усилий, погиб в огне Второй мировой войны, во время фашистской оккупации Франции. Таким образом, до нас дошла только журнальная версия монографии И.Н. Кологривова о Е.И. Трубецкой, но даже эта, очевидно сильно урезанная, публикация и по сей день является наиболее полным и достоверным собранием сведений о жизни и подвиге первой декабристки.
К работе И.Н. Кологривова обращались и обращаются, так или иначе, все исследователи, которых интересует судьба кн. Трубецкой. Одним из них был в 70-е гг. XX в. французский писатель, публицист Макс Эльбронн, посетивший Россию и живо заинтересовавшийся историей декабристов и декабристок. В Москве г-н Эльбронн познакомился с искусствоведом, ведущим декабристоведом своего времени Ильей Самойловичем Зильберштейном, а его проводником по декабристскому Иркутску стал известный сибирский поэт Марк Давидович Сергеев, сумевший своим творчеством сделать историю дворян-изгнанников известной далеко за пределами Сибири.
В 1977 г. Марк Сергеев получил в Иркутске посылку из Парижа с книгой Макса Эльбронна «Княгиня Трубецкая», переведенной автором на русский язык. Г-н Эльбронн сообщал в предисловии к своей книге, что «в основу ее положено сочинение И.Н. Кологривова, опубликованное во Франции в 1936 году в неполном виде»5. Осенью 1977 г., находясь в Париже с группой соотечественников - поэтов и писателей, Марк Сергеев отыскал в русском отделе Национальной библиотеки Франции на улице Ришелье три номера журнала «Современные записки» за 1936 г. с публикацией И.Н. Кологривова о Е.И. Трубецкой и сделал ксерокопию издания.
Позже Марк Давидович передал ксерокопию «Современных записок» сотруднику отдела «Музей декабристов» Иркутского областного краеведческого музея Евгению Александровичу Ячменеву.
Осенью 2001 г. в ту пору уже директор Иркутского музея декабристов Е.А. Ячменев, в свою очередь, отправился во Францию, где в Париже ему удалось познакомиться с праправнуком гр. З.И. Лебцельтерн гр. Клодом де Виньералем. В беседе с г-ном де Виньералем Ячменев выяснил, что в этом парижском доме хранится бесценная декабристская реликвия - сибирский альбом кн. Е.И. Трубецкой. В качестве семейной реликвии альбом достался де Виньералям от бабушки - графини де Виньераль, той самой, которая познакомила с реликвией И.Н. Кологривова.
Вот что пишет в газете «Аргументы и факты» в июле 2005 г. Е.А. Ячменев:
«За 65 лет до меня этот альбом видел только один русский исследователь- биограф княгини Екатерины Ивановны Трубецкой - священник отец И.Н. Ко- логривов. В 1936 году он опубликовал два вида Читы и два вида Петровского Завода из этого альбома в своем очерке о княгине Трубецкой, изданном в парижском журнале «Современные записки». Остальные виды до недавнего времени в России были неизвестны»6.
Альбом состоит из листов размером 37*26,5 см. Число листов ни Коло- гривов, ни Ячменев не упоминают, но, учитывая количество изображений, лист с письмом княгини и два чистых листа, переданных в дар музею, листов было не менее шестнадцати. Кроме того, в своей публикации Е.А. Ячменев упоминает о «не заполненных в спешке листах»7.
«Альбом заключен в красивый тисненый кожаный переплет с кованой застежкой... Искусствовед Илья Зильберштейн в свое время предположил, что этот переплет выполнен декабристом Дмитрием Иринарховичем Зава- лишиным, а застежку сделал декабрист Антон Петрович Арбузов», - отмечает Е.А. Ячменев8. И.Н. Кологривов же в описании альбома отмечает: «На альбоме кожаный переплет, сделанный либо А.И.Борисовым, либо Д.И.Завалишиным, с кованой застежкой работы, быть может, А.П.Арбузова, бывшего отличным слесарем»9.
На первой странице обложки в технике тиснения по коже изображен Читинский острог, на последней - дом Александры Григорьевны Муравьевой в Петровском Заводе. В определении авторства создателя обложки альбома приходится, прежде всего, полагаться на авторитет И.С. Зильберштейна. Независимо от того, кто исполнил кожаный переплет, необходимо обратить внимание на то, что изображение Читинского острога на первой странице обложки графически совпадает с акварельным рисунком Н.А. Бестужева «Ворота Читинского острога», созданным декабристом в 1829-1830 гг. и подаренным кн. М.Н.Волконской. Эта акварель, хранящаяся теперь в музее- квартире Н.А. Некрасова в С.-Петербурге, опубликована в монографии И.С. Зильберштейна10.
На первом листе альбома, как бы предваряющее и поясняющее его содержание, содержится письмо, написанное по-французски рукою самой кн. Трубецкой, по свидетельству И.Н. Кологривова - «золотой ключ к тайникам ее лучезарной души»11. Имеет смысл привести это адресованное сестре письмо полностью:
«Дорогая Зинаида.
Вот альбом, который, я думаю, будет тебе интересен. Он содержит различные воспоминания о первой части нашей жизни в изгнании. Если ты найдешь работу плохо исполненной, то я прошу твоего снисхождения. Виды, цветы, все, вплоть до переплета, работа наших товарищей по изгнанью. Рисунки на переплете представляют один - большую тюрьму в Чите, другой дом Александрины здесь, в Петровском. Что касается до рисунков, то я всюду дала пояснения. Не нужно, дорогой друг, чтобы эти разные виды навели бы на тебя грустное настроение. Рассматривая их, скажи себе, что, если места видели тяжелые минуты, проведенные нами, они также были свидетелями минут удовлетворения. Мы завтра покидаем Петровский, памятуя о всех милостях, ниспосланных нам Господом за эти тринадцать лет, с чувством благодарности к Его божественному милосердию и с утешительной мыслью, что, где бы мы ни находились, пока мы будем уповать на Него, Он также будет с нами, чтобы нас защитить и утешить.
Я написала эти строки с полной откровенностью, ибо я знаю, что не бросишь эту книгу без нужды на столе и не будешь всем ее показывать. Она может представить интерес только для небольшого числа тех людей, которые меня действительно любят. - Петровский, 28-го июля 1839 г.»12.
Остальные тринадцать листов (исключая чистые) содержат пять видов Читы, три вида Петровского Завода и пять акварельных рисунков с изображением лесных и полевых цветов. Авторство последних пяти изображений, с большой долей вероятности, принадлежит декабристу П.И. Борисову, сибирское творчество которого достаточно хорошо изучено13. Так считал и И.С. Зильберштейн, написавший в своей монографии: «Судя по краткому описанию, в альбоме Е.И. Трубецкой имелось пять акварелей, также не подписанных, на которых были изображены полевые цветы Сибири. Имя автора этих акварелей можно назвать безошибочно: то был П.И. Борисов, еще в молодые годы изучавший флору и фауну. Он любил рисовать цветы, растения, птиц, бабочек. На каторге любитель-натуралист стал и художником- акварелистом»14.
Точно определить авторов изображений Читы и Петровска довольно трудно. Известно, что многие декабристы в той или иной мере владели навыками изобразительного искусства и пробовали применить свои умения в сибирском изгнании. Как отмечает И.С. Зильберштейн: «Среди заключенных Читинского острога было несколько человек, которые умели рисовать»15. Это Н.А. Бестужев, П.И. Борисов, Н.П. Репин, В.П. Ивашев, ИВ. Киреев, А.В. Поджио, П.И. Фаленберг, И.А. Анненков, А.П. Юшневский, М.С. Лунин, М.А. Назимов, Я.М. Андреевич, А.И. Якубович.
Наиболее изучено творчество декабриста-художника Николая Александровича Бестужева, которому посвящена фундаментальная монография И.С. Зильберштейна, первое издание которой увидело свет еще в 1956 году. Однако даже этот капитальный труд не дает однозначного ответа на вопрос определения авторства некоторой части дошедшего до нас изобразительного наследия декабристов. Четыре главы своей монографии И.С. Зильберштейн посвящает той части художественного наследия Н.А. Бестужева, в которой художник-декабрист запечатлел виды Читы и Петровского Завода. Он приводит слова брата Николая Александровича, Михаила, о том, что «его лучшими и любимейшими из работ были виды Читы и Петровска».
Определенный вклад в выяснение авторства некоторых декабристских пейзажей на примере изучения сибирского альбома кн. Е.И. Трубецкой пытался внести Е.А. Ячменев. Так или иначе, авторство четырех работ из восьми Е.А. Ячменев, хоть и со знаком вопроса, определяет как работы Н.А. Бестужева. И.Н. Кологривов же в 1936 г. писал, что альбом Трубецкой «содержит 5 видов Читы и 3 вида Петровского Завода, вероятно, работы Н.П. Репина и И.В. Киреева и 5 акварельных рисунков флоры Сибири, по семейному преданию принадлежавших кисти самой княгини»16. Эта цитата позволяет полагать, что потомки Трубецкой, предоставившие в распоряжение И.Н. Ко- логривова ее сибирский альбом и даже позволившие частично опубликовать несколько изображений из него, не смогли, судя по всему, дать исследователю сведений об их авторах.
Ксерокопия очерка И.Н. Кологривова о Е.И. Трубецкой из парижских «Современных записок» 1936 г., которой располагает Иркутский музей декабристов, к сожалению, не содержит иллюстраций, очевидно, они просто не были скопированы, в отличие от текста. Тем не менее ксерокопия содержит четыре сноски: «См. гравюру на отдельном листе»17. Анализ текста позволяет определить характер изображений, которые иллюстрировали публикацию И.Н. Кологривова. Это два вида Читы и два вида Петровского Завода. А именно:
1. Двор Читинского острога с гуляющими по нему арестантами.
2. «Дамская улица» в Чите.
3. «Дамская улица» в Петровском Заводе.
4. Церковь в Петровском Заводе с могилой А.Г.Муравьевой18.
Из вышеизложенного можно сделать вывод о том, что только упомянутые четыре изображения были в какой-то мере известны интересующейся публике.
Возможно, И.Н. Кологривов в своей публикации указал имена авторов изображений, выбранных им в качестве иллюстраций, непосредственно под самими изображениями, т. е. на отдельных листах, но проверить это пока не представляется возможным.
Относительно сибирского альбома Трубецкой И.С. Зильберштейн пишет: «Убежден, что пять видов Читы, включенных в этот альбом, были исполнены Бестужевым» и далее: «Его кисти принадлежат и три вида Петровского завода в том же альбоме»19. Необходимо заметить, что авторство изображений из сибирского альбома Трубецкой И.С. Зильберштейн определил путем анализа тех изображений Н.А. Бестужева, которыми на тот момент располагал, т.е. еще до обнаружения самого альбома в Париже, поэтому окончательный ответ на вопрос об авторстве создателей альбома Трубецкой остался открытым.
По свидетельству Е.А. Ячменева, на момент его знакомства с реликвией альбом был в разобранном виде, поэтому последовательность изображений установить не представляется возможным. Кроме того, листы с акварелями П.И. Борисова были помещены в рамы под стекло, через которое затем делались ксерокопии, отчего качество копий с изображением цветов ниже. Весьма условно можно предположить, что читинские виды предшествовали петровским, поэтому нам будет удобно придерживаться такого хронологического подхода в рассмотрении альбома. Так, на одной из читинских страниц альбома изображена так называемая Главная улица в Чите. По атрибуции Е.А. Ячменева, автором, правда со знаком вопроса, указан Н.А. Бестужев, акварель датирована 1829-1830 гг. В нижней части листа под изображением подписи по-французски, сделанные, возможно, рукою Е.И. Трубецкой: «Вид Читы. 1. Дом, занимаемый Александриной и Лизой Нарышкиной. 2. Мой дом, где я жила год. 3. Дом коменданта. 4. Гауптвахта».
Многие работы Н.А. Бестужева являются вариациями одних и тех же видов, доступных взгляду художника-изгнанника. «В трех вариантах известен акварельный вид, на котором Бестужев изобразил «Главную улицу» в Чите»20. Первое, раннее изображение, которое принадлежало А.Е. Розену, сохранилось лишь в виде черно-белой фотокопии и в монографии И.С.Зильберштейна не опубликовано. Автором второго изображения «Главной улицы», принадлежавшего кн. М.Н. Волконской и представленного в монографии, по мнению автора, без каких-либо сомнений, является Н.А. Бестужев. Для него характерен высокий уровень художественного исполнения. Эта акварель хранится ныне в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки в Москве.
Наиболее любопытно, по мнению И.С. Зильберштейна, третье из сохранившихся изображений читинской улицы, хранящееся сейчас в Институте русской литературы в Санкт-Петербурге. Уровень владения акварельной техникой, с которым исполнена работа, позволил И.С. Зильберштейну предположить, что эта акварель - копия, выполненная «по-видимому, старшей дочерью Трубецких, А.С. Ребиндер, имевшей склонность к рисованию»21. «К кому поступила подлинная акварель с изображением вида «Главной улицы в Чите», подаренная Бестужевым Трубецким, и где она находится ныне, неизвестно», - заключает исследователь22.
Сравнительный анализ изображения Главной улицы Читы, хранящегося в Петербурге, с изображением из парижского альбома, особенно в плане композиционного сходства, позволяет предположить, что работа из Института русской литературы - это копия, сделанная дочерью Трубецких Александрой с оригинальной акварели Николая Бестужева, который подарил ее Трубецким. Именно эта акварель была помещена в сибирский альбом княгини, хранящийся ныне в семье де Виньералей в Париже.
На следующем листе изображено место в Чите, где декабристы были задействованы на работах, - Чертова могила. Так узники называли овраг на краю селения. Под изображением подпись по-французски: «Вид Читы, место, прозванное (далее по-русски) Чертова Могила». Атрибуция и датировка Е.А. Ячменева: художник И.В.Киреев (?), 1830-е гг.
И.С. Зильберштейн упоминает о нескольких вариантах изображения Чертовой могилы, созданных Н.А. Бестужевым. Кроме того, он отмечает, что один из сохранившихся вариантов - это «миниатюрная перерисовка, сделанная И.В. Киреевым. Она принадлежала Михаилу Бестужеву и была наклеена на письмо, отправленное им из Сибири родным. В отличие от подлинника, хранившегося в Читинском музее, на том варианте, который был в руках у Киреева, вместо декабристов и конвойных изображены крестьянка с ребенком и крестьянин, пасущий скот»23.
На ксерокопии из Парижа тоже изображены крестьянка с ребенком и четверо крестьян, один из которых верхом на лошади. Можно предположить, что изображение из альбома Трубецкой - это прежде широко не известная работа Н.А. Бестужева, с которой и снимал в свое время копию И.В. Киреев. Искусствовед М.Ю. Барановская пишет о И.В. Кирееве следующее: «Его художественное наследие невелико: несколько зарисовок, в которых пейзаж играет главную роль, а быт отходит как бы на второй план. Тогда была мода украшать почтовую бумагу литографированными видами, и по просьбе М. Бестужева Киреев сделал для него двенадцать маленьких копий, которые послужили ему фронтисписами для писем к родным»24. Автор статьи не уточняет, копии каких именно работ делал И.В. Киреев, но логично предположить, что это были копии работ брата автора писем, т. е. Н.А. Бестужева.
То же, но с меньшей долей подтверждения, можно предположить и в отношении изображения на другом листе альбома княгини: «Вид со двора на Читинский острог». Художник И.В.Киреев (?), 1829-1830 гг. (по определению Е.А. Ячменева). Под изображением подпись по-французски: «Вид Читы. Сад во дворе большой тюрьмы». Это изображение могло быть исполнено И.В.Киреевым с утраченного бестужевского оригинала. Но поскольку качество этого рисунка ниже уровня мастерства Н.А. Бестужева, можно также предположить, что данная работа относится к тем, которые И.С. Зиль- берштейн назвал «авторскими повторениями, упрощенными и сделанными наспех». «Ведь в той же упрощенной манере Николаем Бестужевым были исполнены повторения и некоторых читинских видов, например «Вид комендантского сада в Чите» и «Берег Ингоды в Чите»25. Приведенная выше цитата из монографии И.С. Зильберштейна позволяет рассматривать в том же ключе изображение и на пятом альбомном листе: «Берег реки Ингоды в Чите», предположительно, работы Н.А. Бестужева 1830-х гг. Подписи под изображением по-французски: «Вид Читы. 1. Сад коменданта. 2. Казачья слобода». На этом рисунке под изображениями сада и группы домов стоят цифры 1 и 2 соответственно. В исследовании И.С. Зильберштейна есть подробное описание акварели художника-декабриста, посвященной этому сюжету: «Акварель Бестужева, изображающая место купания декабристов, является одним из его наиболее интересных пейзажных произведений читинской поры. Наряду с правдивой передачей совсем неказистой, но глубоко поэтичной в своей простоте местности художнику удалось показать приближение осени. Справа на акварели изображен песчаный обрыв, чуть поросший кустарником, слева внизу - заливной луг и сад, обнесенный частоколом. Вдали - постройки, за ними горы, покрытые лесом. У подножия обрыва женщина с бадейками на коромысле. Выразительно передана желтеющая листва предосеннего пейзажа, хорошо написана растительность, разные оттенки коричневой краски использованы для изображения склона»26. О судьбе акварели И.С. Зильберштейн пишет следующее: «В числе тех акварелей с видами Читы и ее окрестностей, которые принадлежали Розену и в недавние годы находились в музее г. Изюма, имелось и превосходное авторское повторение того же сюжета. На нижнем поле акварели было каллиграфически выведено по-французски: «Чита. Предместье Култук, с западной стороны». Судьба этой акварели, так же, как и остальных трех бестужевских видов Читы, принадлежавших Розену, неизвестна»27.
Это описание утраченной бестужевской акварели удивительно точно соответствует композиции акварели на ту же тему на пятом листе сибирского альбома Е.И. Трубецкой, хранящегося в Париже. Авторство Н.А. Бестужева в данном случае наиболее вероятно.
Еще на одном альбомном виде Читы представлены река и деревянные строения по ее берегам. На первом плане - три крестьянина с косами. Под изображением подписи: «1. Дом штаб-лекаря. 2. Дом и сад коменданта». Е.А. Ячменев определил авторство Н.А. Бестужева, как и в других случаях, со знаком вопроса. В монографии И.С. Зильберштейна подобное изображение не приводится и схожий сюжет не упоминается. Этот факт несколько затрудняет атрибуцию работы. Вместе с тем анализ изображения позволяет убедиться в сходстве художественного почерка автора этого рисунка и предыдущего, что, в свою очередь, позволяет предполагать правильность определения автора работы как Н.А. Бестужева.
На первом листе с изображением Петровского Завода представлена Дамская улица. Подписи по-французски соответствуют нумерации на рисунке: «Вид Петровска. 1. Дом Александрины. 2. Наш. 3. Дом Анненковых. 4. Волконских. 5. Давыдовых. 6. Доменная печь. 7. Старая церковь». Предполагаемый, по определению Е.А. Ячменева, автор - Н.П. Репин. Автором подписей была указана Е.И. Трубецкая, но со знаком вопроса. Уточненный перевод подписей и анализ почерка, сделанные научным сотрудником Музея декабристов Л.Г. Гладовской, позволяют полагать, что подписи сделаны именно рукой княгини. В пользу этого предположения говорит, например, слово «наш», которым обозначен один из домов Е.И. Трубецкой в Петровском.
Определение авторства этой акварели весьма затруднительно. На сегодня известны три декабристских изображения Дамской улицы в Петровском Заводе. Первое - акварель работы Василия Петровича Ивашева. В настоящее время эта работа хранится в Государственном литературном музее в Москве. В 1988 г. она была опубликована в альбоме «Декабристы и Сибирь» без указания даты ее создания28. Второе изображение Дамской улицы - рисунок Николая Петровича Репина, опубликованный в том же издании и датированный 1830-1831 гг. Место хранения - Всероссийский музей Пушкина в Петербурге29. Третье изображение - это, очевидно, не публиковавшаяся ранее работа из парижского альбома кн. Е.И. Трубецкой. Сравнительный анализ трех этих изображений одного сюжета позволяет сделать вывод, что при фактически полном композиционном сходстве эти акварели значительно различаются по уровню художественного исполнения.
Менее совершенным в этом плане представляется рисунок Н.П. Репина, более искусно исполненными - работа В.П. Ивашева и рисунок из сибирского альбома Е.И. Трубецкой, приписываемый Н.П. Репину. Возвращаясь к сравнению трех вышеупомянутых изображений, необходимо отметить, что художественный почерк одного из них, а именно В.П. Ивашева, заметно отличен от других. Два же изображения, условно Н.П. Репина, имеют общие черты. Именно этот факт, то есть сходство почерка опубликованной ранее работы, изображающей Дамскую улицу в Петровском Заводе, и рисунка на ту же тему из парижского альбома, как нам кажется, позволил Е.А. Ячмене- ву предположить, что автором обоих изображений является Н.П. Репин.
К сожалению, нам не удалось найти публикаций, которые бы позволили составить определенное мнение об уровне таланта и мастерства В.П. Ивашева- художника. И.С. Зильберштейн отмечает: «Ивашева и Бестужева связывала общность художественных интересов. Ивашев любил живопись, сам рисовал. Как сообщает Михаил Бестужев, родители Ивашева, отправляя ему посылки, вместе со всякими домашними вещами иногда посылали «редкие рисунки и виды»; так, однажды к Ивашеву «был приглашен брат Николай, чтоб полюбоваться живописью»30. Повторимся, что рисунок с изображением Дамской улицы в Петровском работы В.П. Ивашева отличается определенным мастерством и самобытностью. О ранее известном рисунке с тем же видом работы Н.П. Репина это сказать трудно. Об уровне художнического мастерства Н.П. Репина и о приписывании ему некоторых работ Н.А. Бестужева И.С. Зильберштейн отзывается довольно резко: «.судя по тем подлинным работам Н.П. Репина, которые дошли до нас, это был столь плохой пейзажист, с такой примитивной дилетантской манерой письма, что приписать ему пейзажи Николая Бестужева, отличающиеся отчетливым живописным почерком, можно было разве лишь по причине старческой забывчивости и полного неумения разбираться в произведениях изобразительного искусства»31.
В сравнении с видом Дамской улицы из альбома Трубецкой, рисунок, опубликованный Зильберштейном, представляется копией с оригинала, сделанного рукою более искусного мастера. Именно таким оригиналом в данном случае могла быть работа из альбома первой декабристки, поэтому возможно предположить, что автором его является Н.А. Бестужев. Когда-то, еще в начале своей деятельности на поприще художника-акварелиста, в Читинском остроге, Бестужев начинал свой путь художника с копирования акварелей признанного мастера своего времени П.Ф. Соколова, привезенных в Сибирь женами декабристов. Сохранившиеся свидетельства тому брата художника декабриста М.А. Бестужева приводит И.С. Зильберштейн:
«Переход на акварель в больших размерах штрихами и крупными тонами - у него дело плохо ладилось, пока не получены были портреты работы нашего знаменитого портретиста Соколова. Брат был поражен его смелостью и бойкостью его кисти и, приняв его за образец, всю остальную, без сомнения самую большую, часть своей коллекции и множество портретов вне этой коллекции с наших дам, товарищей и многих знакомых, уже рисовал этою методою»32.
В годы пребывания Бестужева в Петровске опыт и мастерство художника- декабриста значительно выросли. Вот что пишет по поводу одного из бестужевских пейзажей Петровска И.С. Зильберштейн: «Следует отметить возросшее мастерство художника. Произведение это, несомненно, значительно сильнее читинских видов. Бестужев смело строит пространство в глубину и умело намечает дали, он полностью овладел перспективой, рисунок его вполне точен, пропорции выдержаны. Хорошо передана воздушная среда, в пейзаже появилась прозрачность. Почти во всех деталях чувствуется уверенная рука мастера»33.
Из вышеприведенной цитаты можно сделать вывод, что в петровский период Николай Бестужев не только уже перестал быть учеником, но и вполне мог быть учителем, а его работы - образцом для подражания. По-видимому, до нас дошли далеко не все работы Н.А. Бестужева, посвященные Петровскому Заводу. «Посылая в 1870 году М.И. Семевскому уцелевшие пейзажные работы брата, Михаил Бестужев писал: «Из восьми видов Читы у него осталось три, из шести видов Петровского осталось только три - все он раз- дарил»34. Можно предположить, что одним из этих «раздаренных» видов был рисунок Дамской улицы, подаренный Трубецким, с которыми Бестужев был очень дружен все годы изгнания, а затем он оказался в альбоме княгини в Париже.
Известная же работа Н.П. Репина в таком случае могла быть копией, выполненной учеником, постигающим мастерство учителя.
Рассуждая об учителях и учениках, также необходимо упомянуть о детях декабристов, имеющих склонность к рисованию, а именно о сыне Давыдовых Василии и о дочери Трубецких Александре. В своей монографии И.С. Зильберштейн приводит цитату из письма А.И. Давыдовой к И.И. Пущину, в котором она пишет о сыне: «Вася большой охотник до рисования и много занимается; летом поедет в Петербург в Академию рисования, чтобы усовершенствоваться.»35. Судя по репродукциям работ сына декабриста и сохранившейся копии общего вида Петровского Завода, как отмечает И.С. Зильберштейн, В.В. Давыдов «действительно был неплохим живописцем»36.
Сохранилось множество сведений о любви к рисованию старшей дочери Трубецких Александры. И.С. Зильберштейн полагает, что известный портрет первой декабристки, выполненный Бестужевым, дошел до нас именно в копии, сделанной с оригинала художника рукою дочери Екатерины Ивановны Александры37.
Александра Сергеевна могла делать и копии бестужевских пейзажей, о чем свидетельствует сохранившееся в архиве Бестужева письмо Александры Ребиндер к Е.А. Бестужевой, датированное 1854 г., в котором содержится просьба «одолжить ей ненадолго виды Читы и Петровского Завода, с которых ей хочется снять копию»38.
Очень интересным представляется альбомный лист с изображением дома Трубецких в Петровском Заводе. По определению Е.А. Ячменева, автором данного изображения является декабрист В.П. Ивашев, и датирована работа 1830-ми гг.
Как уже отмечалось, сведений об Ивашеве-художнике, позволяющих в достаточной мере судить об авторском художническом почерке декабриста, не много. Искусствовед М.Ю. Барановская в своей статье, посвященной художникам- декабристам, называет В.П. Ивашева «талантливым художником» и отмечает, что «он рисовал пейзажи бегло и лаконично. В его рисунках есть мастерство. До нас дошли его акварели, изображающие так называемую Дамскую улицу в Чите, свою камеру и камеры товарищей по Петровскому заводу»39.
Большая часть работ, представленных в альбоме Е.И. Трубецкой, имеет некое стилистическое единство, а изображение дома Трубецких в Петровском отличается оригинальным почерком. Кроме того, стиль автора, создавшего изображение дома Трубецких в Петровском, как нам кажется, имеет общие черты со стилем, в котором исполнено изображение Дамской улицы в том же Петровском Заводе, атрибутированное как работа В.П. Ивашева.
На последнем, с видом Петровского Завода, листе изображены церковь в Петровском и декабристские могилы. Авторство и датировка, по определению Е.А. Ячменева, - Н.А. Бестужев. 1830-е гг. В данном случае с определением автора работы трудно не согласиться. Широко известна работа Н.А. Бестужева с изображением петровской церкви и некрополя, опубликованным, в частности, в монографии И.С. Зильберштейна40 и в альбоме «Декабристы в изобразительном искусстве»41. Между акварелью, хранящейся ныне в отделе русской культуры Эрмитажа, и работой из сибирского альбома много общего - это, прежде всего, композиционное и стилевое единство. Различие двух рисунков - в количестве изображенных на них могил: на опубликованной работе представлены три могилы, на рисунке из альбома Е.И. Трубецкой - пять. Две могилы, изображенные на последней работе, - декабриста Александра Семеновича Пестова, умершего в 1833 г., и сына Ивашевых Александра, скончавшегося в 1834 г., - позволяют определить дату ее написания периодом с 1834 по 1837 г. Изображения храма и декабристских могил на работе из сибирского альбома пронумерованы и соответственно подписаны снизу листа по-французски: «Вид Петровска. 1. Старая церковь. 2. Могила Александрины и маленького Фонвизина. 3. Могила маленького Ивашева. 4. Могила Пестова, одного из осужденных, умершего в Петровском. 5. Могила дочери Анненковых». Подписи, как и на прежних листах, сделаны, скорее всего, рукою самой княгини как пояснения, предназначавшиеся для сестры Зинаиды, жившей в ту пору в далеком Неаполе.
Вышеприведенные соображения представляют собой очередную попытку атрибутирования изобразительных работ, составляющих сибирский альбом первой декабристки. Именно попытку, поскольку проблема атрибуции изобразительного наследия декабристов в целом существует давно.
Проблема эта имеет ряд факторов объективного характера. Так, например, многие сохранившиеся работы, даже Н.А. Бестужева, творчество которого является наиболее изученным, имеют спорную атрибуцию. Это связано, в частности, с тем, что, по свидетельству главного специалиста по данному вопросу И.С. Зильберштейна, попытка определения авторства некоторых сохранившихся и не имеющих подписи работ была предпринята только через 50 лет после их создания. Тогдашний владелец бестужевских акварелей М.И. Семевский через несколько лет после смерти М.А. Бестужева, прежде передавшего ему работы брата, почему-то решил уточнить их авторство и обратился за консультацией к А.Е. Розену, который, по мнению И.С. Зиль- берштейна, указал неверную атрибуцию ряда работ42.
Кроме того, существует проблема атрибутирования сохранившегося изобразительного наследия других художников-декабристов, например Я.М. Андреевича, И.А. Анненкова, Д.И. Завалишина, В.П. Ивашева, И.В. Киреева, А.М. Муравьева, Н.П. Репина. Многие из упомянутых художников-любителей, по свидетельству исследователей художественного наследия декабристов, находились в своем творчестве под влиянием более профессионального товарища - Н.А. Бестужева, что, в свою очередь, могло привести к заимствованию его творческого почерка. Это влияние Бестужева на своих товарищей и их подражание ему затрудняют определение работ, сделанных рукою самого
Н.А. Бестужева, и, соответственно, работ его товарищей. Сложно заниматься атрибуцией декабристских работ, располагая цветными ксерокопиями изображений из сибирского альбома кн. Е.И. Трубецкой и черно-белыми репродукциями или только текстовым описанием работ художников-декабристов в научных публикациях, посвященных настоящей теме. Определить авторство той или иной работы весьма проблемно без возможности видеть непосредственно оригинал. Работы декабристов-художников хранятся в настоящее время в Музее А.С. Пушкина (Москва), Институте русской литературы (С.-Петербург), Третьяковской галерее (Москва), Государственном Историческом музее (Москва), Государственном Эрмитаже (С.-Петербург), а также в частных коллекциях. Только знакомство с сохранившимися оригиналами декабристского искусства, их анализ в сравнении с работами из альбома Трубецкой позволят, быть может, закрыть проблему их атрибутирования. Эта работа еще впереди.
Примечания
1 Кологривов И.Н. Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая // Современные записки. Париж, 1936. Кн. 61. С. 278.
2 Там же. Кн. 60. С. 204-205.
3 Там же. С. 205.
4 Там же.
5 СергеевМ.Д. С Иркутском связанные судьбы. Иркутск, 1986. С. 300.
6 Ячменев Е.А. Свидетель лет изгнания //Аргументы и факты. 2005. № 28.
7 Там же.
8 Там же.
9 Кологривов И. Княгиня Е.И. Трубецкая. Кн. 61. С. 278.
10 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. М., 1988. С. 195.
11 Кологривов И. Княгиня Е.И. Трубецкая. Кн. 61. С. 279.
12 Там же.
13 Куйбышева К.С., Сафонова Н.И. Акварели декабриста Петра Ивановича Борисова. М., 1986.
14 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. С. 222.
15 Там же. С. 196.
16 Кологривов И. Княгиня Е.И. Трубецкая. Кн. 61. С. 278.
17 Там же. С. 247, 254, 263, 267.
18 Там же.
19 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. С. 206.
20 Там же.
21 Там же. С. 207.
22 Там же.
23 Там же. С. 209.
24 Барановская М.Ю. Декабристы-художники // Декабристы в Сибири. Новосибирск, 1952. С. 56.
25 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. С. 238.
26 Там же. С. 214.
27 Там же.
28 Декабристы и Сибирь. М., 1988. С. 163, 259.
29 Там же. С. 154, 258.
30 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. С. 290.
31 Там же. С. 202.
32 Там же. С. 113.
33 Там же. С. 463.
34 Там же. С. 215
35 Там же. С. 474.
36 Там же.
37 Там же. С. 159.
38 Там же. С. 474.
39 Барановская М.Ю. Декабристы-художники. С. 56.
40 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. С. 475.
41 Принцева ГА. Декабристы в изобразительном искусстве. М., 1990. № 36 (II 17).
42 Зильберштейн И.С. Художник-декабрист Николай Бестужев. С. 199-204. _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:46 pm Заголовок сообщения:
А.И. Нефедьева
Дом Е.И. Трубецкой в Петровском Заводе
После разгрома восстания на Сенатской площади в декабре 1825 г. его участники были отправлены в Сибирь. Вслед за декабристами разделить участь мужей прибыли их жены. Героические женщины отказались от дворянских прав и привилегий и перешли на бесправное положение жен государственных преступников. Самой первой проложила путь в далекую Сибирь княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая, урожденная графиня Лаваль.
«Женщина с меньшею твердостью, - писал А.Е. Розен, - стала бы колебаться, условливаться, замедлять дело переписками с Петербургом и тем удержала бы других жен от дальнего напрасного путешествия. Как бы то ни было, не уменьшая достоинств других наших жен, разделявших заточение и изгнание мужей, должен сказать положительно, что княгиня Трубецкая первая проложила путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма трудный, потому что от правительства дано было повеление отклонить ее всячески от намерения соединиться с мужем»1.
В январе 1827 г. Е.И. Трубецкая прибыла на Благодатский рудник, где прожила семь месяцев вместе с княгиней М.Н. Волконской в крестьянской избе со слюдяными окнами и дымящейся печью. Е.П. Оболенский позднее писал: «Прибытие этих двух высоких женщин, русских по сердцу, высоких по характеру, благодетельно подействовало на нас всех; с их прибытием у нас составилась семья»2.
В сентябре 1827 г. приходит распоряжение перевести декабристов в Читинский острог. Сюда начинают приезжать и остальные жены. По прибытии декабристки поселились вблизи тюрьмы в простых деревянных избах.
П.Е. Анненкова писала в своих воспоминаниях: «По приезде в Читу все дамы жили на квартирах, которые нанимали у местных жителей, а потом мы вздумали строить себе дома, и решительно не понимаю, почему комендант не воспротивился этому, так как ему было известно, что в Петровском Заводе было назначено выстроить тюремный замок для декабристов. Хотя, конечно, дома наши, выстроенные вроде крестьянских изб, не особенно дорого стоили, но все-таки это была напрасная трата денег, так как мы оставались в Чите только три с половиной года»3.
В августе 1830 г. декабристов перевели из Читы в Петровский Завод. Как и в Чите, жены декабристов построили себе дома, застроив ими небольшую улицу. Из воспоминаний О.И. Анненковой, дочери декабриста И.А. Анненкова: «Когда мужей перевели из Читы, почти у всех жен были куплены дома. Только баронесса Розен и Юшневская не имели собственных, а нанимали у обывателей. Они жили недалеко друг от друга на одной улице, которую сами декабристы стали называли «дамской» а местные жители - «барской» или «княжеской»4. На рисунке декабриста В.П. Ивашева показан общий вид Дамской улицы.
В отличие от декабристских домов в Чите, дома в Петровском Заводе были просторнее. Но при всем при этом они были очень скромны и в своем внешнем облике имели много сходства. По воспоминаниям Н.В. Басаргина, «каждая из дам, живши еще в Чите, или построила себе, или купила и отделала свой собственный домик в Петровском Заводе. Это исполнили они не сами, а поручили, с согласия коменданта, кому-то из знакомых им чиновников, так что, по прибытии их туда, дома для всех были уже готовы»5.
Но дом Е.И. Трубецкой к тому времени не был готов, об этом свидетельствует ее письмо матери А.Г. Лаваль от 28 сентября 1830 г., в котором Трубецкая сообщает: «.. .я должна буду строиться, об этом я напишу в ближайшем письме»6.
Установить точную дату постройки дома Екатерины Ивановны сложно, поскольку в разных источниках дается разная информация, но предположительно он был построен в период с 1830 по 1832 г.
Дом находился на берегу речки, вблизи каземата. Согласно рисунку В.П. Ивашева, он был рубленый, необшитый, с четырехскатной тесовой крышей и подшивным дощатым карнизом. Это был двухэтажный тщательно отделанный «шестистенок». В.А. Обручев писал: «Простой, бревенчатый, он, однако выделялся из всех заводских зданий стройностью и красотой раз- меров»7.
Екатерина Ивановна так описывала свой дом в письме от 29 мая 1836 г.: «У нас двухэтажный дом. В нижнем - комната для служанки и кладовые. В верхнем этаже 3 комнаты. Я сплю в 1-й из них с Никитой и его кормилицей. Другую занимают две малышки и их няня, а средняя служит гостиной, столовой и кабинетом для учебных занятий Сашеньки. Окна наши выходят на тюрьму и горы, которые нас окружают»8.
В Государственном архиве Забайкальского края (далее: ГАЗК) имеется документ «Атлас казенных строений при Петровском Заводе за 1842 год». В нем мы можем увидеть чертежи и фасады домов жен декабристов, в том числе и дом Е.И. Трубецкой. Дом действительно был построен в два этажа, к главному фасаду дома примыкало парадное крыльцо с открытым балконом над ним. Также около дома располагалось строение - амбар, огорожен дом был деревянной оградой, стоящей на кирпичных столбиках9.
В 1839 г. Трубецкие уезжают на поселение в с. Оёк Иркутской губернии и продают свой дом ведомству завода. После их отъезда в доме долгое время располагалась контора10.
С 1852 г. в доме проживал помощник управляющего заводом11. В фонде ученого секретаря областного краевого музея Н.С.Тяжелова приводится письмо декабриста И.И. Горбачевского Е.П. Оболенскому от 17 июля 1861 г., опубликованное в журнале «Русская старина» в сентябре 1903 г., где он пишет: «В доме А.Г. Муравьевой теперь казарма солдат, в доме А.И. Давыдовой казарма ссыльных, в доме Трубецкой - квартира управляющего заводом, в доме Анненковой - контора»12.
В фонде Н.С.Тяжелова в исторической справке о Петровском Заводе найдены следующие сведения: дом был куплен купцом Иофишем, который перенес его в 1914 г. с улицы Дамской на улицу Тумановскую (в 1922 г. переименована в Декабристов) и сдавал в аренду. По воспоминаниям жителей Петровского Завода, в этом доме в 1914 г. располагалась почтовая контора13.
По материалам действительно числится домовладелец Иофиш, проживающий по улице Тумановской, владение 19. А в доме проживают фотограф Арапов с семьей и начальник почтово-телеграфной конторы Солнцев с женой и детьми14.
Предположительно, с начала 1950-х гг. в доме был размещен Дом колхозника. При обследовании памятников Петровского Завода в 1952 г. старшим инспектором управления культуры г. Читы Курбатовой было установлено следующее: дом Трубецкой не сохранился в своем первоначальном виде, перестроен внутри и снаружи. Данный дом является собственностью рай- комхоза, в нем помещается Дом колхозника15.
Решением заседания горисполкома Петровского Завода от 27 мая 1954 г. дом Е.И. Трубецкой, находящийся по улице Декабристов, 19, передается из ведения райисполкома в ведение горисполкома16.
В 1973 г. исполком городского и районного совета принял решение об открытии в доме Трубецких музея декабристов. Музей был открыт после реставрации в октябре 1980 г.
Примечания
1. Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 229.
2. Сергеев М. Подвиг любви бескорыстной. М., 1976. С. 26.
3. Анненкова П. Воспоминания. М., 2003. С. 120.
4. Там же. С. 151.
5. Басаргин Н.В. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. С. 152-153.
6. Кирсанов Н. Трагедия диктатора. Омск, 2006. С. 121.
7. Цит. по: Краснова З.В. О домах жен декабристов в Петровском заводе // Сибирь и декабристы. Иркутск, 1978. Вып. 1. С. 192.
8. Цит. по: Трубецкой С.П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 2. Письма. Дневник 1857-1858 гг. Иркутск, 1987. С. 15.
9. ГАЗК. Ф. 70. Оп. 5. Д. 600. Л. 9.
10. Там же. Оп. 1. Д. 214. Л. 600.
11. Там же. Ф. 31. Оп. 5. Д. 450. Л. 1.
12. Там же. Ф. Р-1411. Оп. 1. Д. 13. Л. 31.
13. Там же. Л. 37.
14. Там же. Ф. 19. Оп. 3. Д. 119. Л. 226.
15. Там же. Ф. Р-1210. Оп. 1. Д. 37. Л. 193-194.
16. Там же. Ф. Р-198. Оп. 1. Д. 34. Л. 4.
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 7:49 pm), всего редактировалось 2 раз(а)
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:47 pm Заголовок сообщения:
Екатерина Ивановна Трубецкая была дочерью французского эмигранта И.С. Лаваля, приехавшего в Россию в начале французской революции, и А.Г. Козицкой, происходившей из богатого купеческого рода. Мать Екатерины Ивановны владела большим медеплавильным заводом, золотым прииском и несколькими имениями. Незадолго до возвращения во Францию короля Людовика XVIII Александра Григорьевна одолжила ему 300 тысяч франков. Признательный король наградил ее мужа графским титулом. Александра Григорьевна обладала твердым характером и умом. Была образована, знакома со знаменитыми людьми, много путешествовала. Она собрала ценнейшую коллекцию картин, жемчужиной которой были полотна Рубенса, Рембрандта, Рейнсдаля, Гверчино. Собрание античной скульптуры было одним из богатейших в России. Впоследствии эти сокровища пополнили коллекцию Эрмитажа.
Дворец Лавалей на Английской набережной блистал изысканной красотой и роскошью убранства. В начале XIX века он был перестроен по проекту французского архитектора Тома де Томона. В создании этого выдающегося памятника архитектуры значительную роль сыграл крупнейший русский зодчий А.Н. Воронихин. Современников поражало великолепие балов, которые давались в этом доме. На них бывала вся петербургская знать, император Александр I. На литературных и музыкальных вечерах присутствовали известные писатели, музыканты и художники. Юная Екатерина слушала, как свои сочинения читали здесь В.А. Жуковский, Н.И. Гнедич, Н.М. Карамзин. Детство и юность ее протекали счастливо и безоблачно.
Сергей Трубецкой и Каташа, как ласково называли ее родные, познакомились в Париже. Князь происходил из родовитой семьи. Во время войны 1812 года он прославил свое имя в боях при Бородине, Кульме, Лейпциге. Образованная, милая девушка с ясными синими глазами очаровала его. “Перед своим замужеством Каташа наружно выглядела изящно: среднего роста с красивыми плечами и нежной кожей, у нее были прелестнейшие руки в свете… Лицом она была менее хороша, так как благодаря оспе кожа его, огрубевшая и потемневшая, сохраняла еще кое-какие следы этой ужасной болезни… По природе веселая, она в разговоре обнаруживала изысканность и оригинальность мысли, беседовать с ней было большое удовольствие. В обращении она была благородно проста. Правдивая, искренняя, увлекающаяся, подчас вспыльчивая, она была щедра до крайности”, – вспоминала сестра Екатерины Ивановны.
12 мая 1821 года они обвенчались в Париже в маленькой церкви при русском посольстве и вскоре вернулись в Петербург. Начались четыре года счастья. Сергей Трубецкой отличался добрым, спокойным характером, “имел просвещенный ум”, был всеми любим и уважаем, Екатерина Ивановна страстно его любила и была счастлива с ним.
В конце 1824 года князь Трубецкой, назначенный адъютантом генерал-губернатора Киева, отправился к месту назначения. Екатерина Ивановна сопровождала его. Оба были довольны новым местом жительства. К концу 1825 года Сергей Петрович попросил отпуск. Трубецкие приехали в Петербург.
Трубецкая Екатерина Ивановна
Миниатюра на слоновой кости Бестужева Н.А., 1828 г.
Местонахождение оригинала не известно.
Екатерина Ивановна была одной из немногих жен декабристов, которая догадывалась о противоправительственной деятельности своего мужа, отговаривала от этого рискованного шага его товарищей. В своих воспоминаниях ее сестра З.И. Лебцельтерн воспроизводит разговор между Екатериной Ивановной и Сергеем Муравьевым-Апостолом: “Екатерина Ивановна не выдержала; пользуясь своей дружбой к Сергею Муравьеву, она подошла к нему, схватила за руку и, отведя в сторону, воскликнула, глядя прямо в глаза: “Ради Бога, подумайте о том, что вы делаете, вы погубите нас всех и сложите свои головы на плахе”. Он, улыбаясь, смотрел на нее: “Вы думаете, значит, что мы не принимаем все меры с тем, чтобы обеспечить успех наших идей?” Впрочем, С. Муравьев-Апостол тут же постарался представить, что речь шла об “эпохе совершенно неопределенной”.
Ночь после восстания 14 декабря супружеская пара провела у сестры Екатерины Ивановны Зинаиды и ее мужа австрийского дипломата в здании посольства. Явившиеся жандармы объявили, что имеют предписание арестовать князя Трубецкого. Трубецкой последовал за ними, поручив шурину позаботиться о жене. Его доставили во дворец на допрос к царю Николаю I. “Ваша участь будет ужасна! Какая милая жена, вы погубили вашу жену!” – кричал император.
Ожидать пощады действительно не приходилось. Князь Трубецкой имел богатый “послужной список” участника тайных обществ.
По возвращении из заграничного похода в Россию в 1816 году Сергей Петрович становится одним из основателей первого декабристского общества “Союз Спасения”, принимает участие в деятельности “Союза Благоденствия”. В 1822 году вместе с Н.М. Муравьевым, К.Ф. Рылеевым, Е.П. Оболенским он становится руководителем Северного общества.
Трубецкой был убежденным сторонником умеренного крыла декабризма и постепенных реформ, поэтому выступал за введение конституционной монархии и освобождение крестьян с небольшим земельным наделом.
На последнем собрании тайного общества перед восстанием 13 декабря Трубецкой был избран диктатором (военным руководителем) мятежников. Однако, терзаемый сомнениями, страхом стать причиной кровопролития, на площадь не явился.
На следующий день после ареста Екатерине Ивановне принесли записку, написанную рукой мужа. Он писал: “Не сердись, Катя… Я потерял тебя и погубил, но без злого умысла. Государь велит передать тебе, что я жив и “живым” останусь”. Прочитав письмо, Екатерина Ивановна решила просить императора о свидании с мужем и возможности переписываться с ним. От волнения она сама была не в состоянии составить письмо и попросила об этом графа Лебцельтерна. Когда он прочел написанное, там была фраза: “Мой муж ни в чем не виновен, призываю в том небо в свидетели”. – “Нет, – сказала она, – вымарайте эту фразу”. Через два часа пришел ответ: ей дозволяется посылать мужу все, что нужно, и вести с ним переписку, при условии, что письма будут пересылаться открытыми.
Трубецкой был осужден по первому разряду к смертной казни, замененной пожизненной каторгой. Только мысль о любимой жене удерживает его от отчаяния.
Екатерина Ивановна направляет Николаю I просьбу о разрешении разделить участь мужа. Разрешение получено. На следующий же день после отправки Трубецкого на каторгу семья Лавалей прощается с любимой дочерью.
Через много лет Николай Алексеевич Некрасов в своей поэме “Русские женщины” так опишет сцену прощания навсегда отца и дочери:
Да, рвем мы сердце пополам
Друг другу, но, родной,
Скажи, что больше делать нам?
Поможешь ли тоской!
Один, кто мог бы нам помочь
Теперь… Прости, прости!
Благослови родную дочь
И с миром отпусти!
Бог весть, увидимся ли вновь,
Увы! надежды нет.
Прости и знай: твою любовь,
Последний твой завет
Я буду помнить глубоко
В далекой стороне…
Не плачу я, но нелегко
С тобой расстаться мне!
О, видит Бог! Но долг другой,
И выше, и трудней
Меня зовет… Прости, родной!
Напрасных слез не лей!
Последние приготовления в далекий путь закончены. Провожатый, секретарь отца Воше, уже ждет в карете. Последний раз мелькнула перед княгиней хорошо знакомая панорама Петербурга: Нева, дворцы, соборы, особняки. Позади остался Зимний дворец, где Каташа Лаваль танцевала мазурку с наследником престола Николаем Павловичем.
Княгине предстояло проехать всю Россию. Мелькали, сменяясь, леса, реки, города, деревни. Остались позади Уральские горы, впереди лежит Азия. В Красноярске заболевает Воше, Трубецкая едет дальше одна. Ломается возок, она продолжает свой путь на перекладных.
В Иркутске ей посчастливилось увидеться с мужем. Восемь декабристов, ехавших в Нерчинские рудники, уже садились в приготовленные тройки. Лошади тронулись, и в этот момент подъехала Трубецкая. Конвойные не успели оглянуться, как Трубецкой соскочил с подводы и обнял жену.
Свидание было недолгим. Каторжников увезли. Екатерина Ивановна была уверена, что час соединения с любимым близок. Генерал-губернатор Иркутска Цейдлер, выполняя полученную из Петербурга инструкцию, убеждает Трубецкую вернуться обратно. Она отказывается. Цейдлер продолжает уговаривать и запугивать, описывать тяжкие условия каторжной жизни: суровый климат, материальные лишения, унижения, тоску по родным. Трубецкая твердо стоит на своем. В борьбе, отговорах, уловках, ожидании проходит несколько месяцев.
14 января 1827 года Екатерина Ивановна пишет Цейдлеру письмо, в котором объясняет причины своего упорства: “Чувство любви к Другу заставило меня с величайшим нетерпением желать соединиться с ним; но со всем тем я старалась хладнокровно рассмотреть свое положение и рассуждала сама с собой о том, что мне предстояло выбрать. Оставляя мужа, которым я пять лет была счастлива, возвратиться в Россию и жить там во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой, или из любви к нему, отказавшись от всех благ мира с чистой и спокойной совестью, добровольно предать себя унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения в надежде, что разделяя все его страдания, могу иногда любовью своею хоть мало скорбь его облегчить? Строго испытав себя и удостоверившись, что силы мои душевные и телесные никак бы не позволили мне избрать первое, а ко второму сердце сильно влечет меня…”
Губернатору пришлось уступить. Трубецкая выезжает из Иркутска и скоро прибывает в Большой Нерчинский завод. Последние двенадцать верст отделяют ее от мужа, находящегося в Благодатском руднике. Она подъезжает к тюрьме и видит своего мужа сквозь окружающий ее частокол. Вид некогда блестящего офицера в кандалах, грязном, подпоясанном веревкой тулупе, обросшего бородой потрясает молодую женщину. Она идет по единственной улице поселка и видит убогие хибарки, покосившиеся стены домов, нищету. Княгиня снимает маленький деревянный домик со слюдяными окнами и наполовину разобранной крышей.
Вскоре в Благодатский рудник приезжает вторая декабристка М.Н. Волконская и поселяется вместе с Трубецкой. Жизнь двух княгинь теперь – это нечастые свидания с мужьями, непривычные хозяйственные заботы, грустные прогулки по улице поселка, ведущей к сельскому кладбищу. “Не здесь ли нас похоронят”, – говорили молодые женщины.
И так день за днем. Но ни та, ни другая не теряли бодрости духа. Однажды Екатерина Ивановна пришла на свидание к мужу в старых ботинках и сильно простудилась. Оказалось, что из своих она сшила декабристу Оболенскому шапочку, чтобы на голову не падала руда. Вместе с М.Н. Волконской они покупают ткань, шьют рубашки и раздают их каторжникам.
Через год декабристов из Благодатска переводят в Читу, где живут остальные заключенные. Здесь уже обосновались разделившие их участь жены: А.Г. Муравьева, Е.П. Нарышкина, Н.Д. Фонвизина, А.И. Давыдова, А.В. Ентальцева, П.Е. Анненкова. Их небольшие, удобные дома образовали так называемую Дамскую улицу. Екатерина Ивановна принимает деятельное участие в заботах об узниках, пишет письма их родным в Россию, осваивает ведение хозяйства. Сердечная, добрая, умная, кроткая, спокойная – она быстро стала всеобщей любимицей.
В 1830 году в Петровском Заводе за Байкалом была возведена специальная тюрьма для декабристов. Здесь у каждого заключенного было свое помещение, жены вскоре получили разрешение проживать вместе с мужьями. Детей в камеру брать воспрещалось. Долгие девять лет провела здесь Екатерина Ивановна Трубецкая.
Декабрист Е.Л. Оболенский называет Екатерину Ивановну Трубецкую “замечательной личностью”. В своих “Записках” он пишет: “Среди всех превратностей судьбы их семейное счастье было основано на таком прочном основании, которое ничто не могло поколебать впоследствии. Событие 14 декабря и отправление в Сибирь – лишь повод к развитию тех сил души, которыми Екатерина Ивановна была одарена и которые так прекрасно употребила для достижения высокой цели исполнения супружеского долга”.
“Екатерина Ивановна Трубецкая, – вспоминал декабрист Андрей Евгеньевич Розен, – была некрасива лицом, не стройна, среднего росту, но когда заговорит, – так что твоя краса и глаза – просто обворожит спокойным приятным голосом и плавною, умною и доброю речью, так все бы слушал ее. Голос и речь были отпечатком доброго сердца и очень образованного ума от разборчивого чтения, от путешествий и пребывания в чужих краях, от сближения со знаменитостями дипломатии”.
“Екатерина Ивановна воистину очаровательна, – писал Якушкину Матвей Муравьев-Апостол, – и соединяет со значительным умом и развитием неистощимый запас доброты…”
В июле 1839 года все осужденные по первому разряду покинули Петровский Завод. Трубецкие поселились в селе Оеке, затем в Иркутске.
Несмотря на появление детей, повседневные хлопоты и заботы, Екатерина Ивановна продолжает оказывать помощь всем нуждающимся. В доме Трубецких находили кров и пищу несчастные. Трубецкие постоянно переписывались с другими декабристами, поддерживали малоимущих среди них. Подрастали четверо детей – один сын и три дочери. В 1845 году в Иркутске открылся женский институт, и две младшие дочери Трубецких смогли учиться в нем. По отзывам современников, Екатерина Ивановна дала своим детям хорошее образование, старалась привить высокие нравственные качества.
Всего двух лет не дожила Е.И. Трубецкая до амнистии и возвращения в Россию. В 1854 году она скончалась в Иркутске на руках мужа после долгой болезни и была похоронена в иркутском Знаменском монастыре. “Она спокойно покинула сей мир, склонившись ко мне на грудь, так что я даже не заметил ее последнего вздоха”, – писал Трубецкой сестре жены.
Муж пережил ее на 6 лет. Вернувшись из Сибири, он жил сначала у дочери в Киеве, затем в Одессе. Позже он поселяется у сына в Москве на Большой Никитской (ныне улица Герцена).
22 ноября 1860 года его нашли мертвым в кресле с книгой в руках. На его похороны собрались оставшиеся в живых товарищи и несколько сот студентов, которые от Никитских ворот до Новодевичьего монастыря несли его гроб на руках. Его могила находится на территории монастыря возле Смоленского собора.
Русская история, литература, театр, кинематограф уберегли от забвения память о прекрасной женщине. В Иркутске в доме Трубецких открыт музей, где бережно хранятся письма, вещи, рукоделия княгини.
Судьба Екатерины Трубецкой, ее самоотверженная любовь, доброта и стойкость вдохновили Н.А. Некрасова на создание поэмы “Русские женщины”.
Чистый благородный образ декабристки создала актриса Ирина Купченко в замечательном фильме Владимира Мотыля “Звезда пленительного счастья”.
28 лет провела Екатерина Ивановна Трубецкая в Сибири. “Она другим дорогу проложила, она других на подвиг увлекла”, – скажет о ней поэт. Это правда. Цейдлер задерживал Трубецкую несколько месяцев, Волконскую – десять дней, Муравьеву – и того меньше. Несгибаемая воля первой из декабристок проторила путь другим декабристкам. К сожалению, “первая декабристка” не оставила мемуаров.
Воспоминания о сестре и ее муже написала сестра Екатерины Ивановны, наблюдательная и умная графиня Зинаида Ивановна Лебцельтерн (Лебцельтерн З.И. Екатерина Трубецкая // Декабристы в воспоминаниях современников. – М., 1988. – С. 153-161). В центре ее внимания – декабрьские дни 1825 года, круто изменившие судьбу Е.И. и С. П. Трубецких. Мемуаристка сообщает интересные подробности об аресте Трубецкого, о его первых допросах, о поведении своей сестры в этот решительный для нее час.
Жизненному пути Екатерины Трубецкой посвящены работы:
Екатерина Ивановна Трубецкая // Сподвижники и сподвижницы декабристов: [Биогр. очерки]. – Красноярск, 1990. – С. 19-23.
[О С.П. и Е.И. Трубецких] // Записки о России французского путешественника маркиза де Кюстина, изложенные и прокомментированные В. Нечаевым. – М., 1990. – С. 72-76.
Корнилова А.В. Рыцари без страха и упрека: в водовороте 14 декабря. На следствии. Каторга и ссылка. Княгиня Трубецкая. “Сошествие во ад” // Корнилова А.В. Картинные книги: 0черки. – Л.,1982. – С. 103-142.
Сергеев М. “Здесь будущее шепчется с прошедшим”: [О семье декабриста С.П. Трубецкого: Отрывок из книги "С Иркутском связанные судьбы"] // Кн. обозрение. – 1986. – 5 дек. – С.16.
Сергеев М. “Когда за истину страждут…”: [Сибирская ссылка декабриста С.П. Трубецкого] // Сибирские огни. – 1985. – №. 12. – С. 132-147.
Сергеев М. Екатерина Ивановна Трубецкая // Сергеев М. Несчастью верная сестра: [О женах декабристов: Повесть]. – Иркутск, 1992. – С. 7-37.
Блохинцев А.Н. Бабушка и внучка: [ О происхождении Е.И.Трубецкой] // Блохинцев А.Н. И жизни след оставили своей… – Саратов, 1985. – С. 49-53.
Зажурило В.К.,Чарная М.Г. Дом Лавалей // Зажурило В.К., Чарная М.Г. По пушкинским местам Ленинграда. – Л., 1982. – С. 103-107.
Во второй половине шестидесятых годов Николай Алексеевич Некрасов начал проявлять усиленный интерес к декабристам. Летом 1871 года в Карабихе была написана поэма “Княгиня Трубецкая” ( Некрасов Н.А. Русские женщины: Екатерина Трубецкая // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: В 15 т. – Т. 4. – Л., 1982). Во второй половине шестидесятых годов Николай Алексеевич Некрасов начал проявлять усиленный интерес к декабристам. Летом 1871 года в Карабихе была написана поэма “Княгиня Трубецкая” (Некрасов Н.А. Русские женщины: Екатерина Трубецкая // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: В 15 т. – Т. 4. – Л., 1982).
Есть основания считать, что в основу поэмы “Екатерина Трубецкая” легли “Записки декабриста” А.Е. Розена. Эта книга, изданная в Лейпциге в 1870 году, имелась в библиотеке поэта.
Перед поэтом стояла задача, не отступив от исторической правды, создать художественные образы. Увенчалась ли она успехом? В третьем томе “Истории русской литературы” говорится: “Пользуясь мемуарной литературой о декабристах, … поэт переосмыслил исторические источники и отступил от них, чтобы полнее и глубже раскрыть характеры героинь и приблизить их к своему времени… В образах “Русских женщин” Некрасов воплотил свое представление о том, какими декабристки могли бы быть, хотя в действительности такими и не были”. Автор, сохраняя верность фактической основе, достаточно свободно воссоздает психологический тип героини, во многом романтизируя его. Трубецкая в поэме резко критикует светское общество за лживость, лицемерие, моральное ничтожество, выступает смелой обличительницей Николая I. Некрасов показал не только стойкость и мужество Е.И. Трубецкой, но и способность героини своей поэмы к отмщению. Во время свидания в крепости она говорит мужу:
Скажи, что делать? Я сильна,
Могу я страшно мстить!
Достанет мужества в груди,
Готовность горяча…
Показывая в своей поэме жен декабристов, Некрасов наделяет их чертами самоотверженности, решительным, боевым характером, присущим революционно настроенным людям своего времени.
В 1840-е годы известный французский поэт-романтик Альфред де Виньи создает поэму “Ванда” (Виньи Альфред де. Ванда : Русская история: Разговор на балу в Париже // Виньи Альфред де. Избранное. – М., 1987. – С. 514-521), навеянную взволновавшими его событиями, произошедшими в далекой России.
Первый ее набросок был создан в 1845 году, через месяц после знакомства с сестрой Екатерины Ивановны Трубецкой А.И. Коссаковской.
Прозаический набросок сопровождался посвящением “Г-же Коссаковской, сестре княгини Трубецкой”. В работе над поэмой Виньи использовал печатные источники сведений о России, восстании декабристов, жизни княгини Трубецкой, в частности, книгу Н.И. Тургенева “Россия и русские”. В поэме де Виньи утрирует ужасы самодержавия и бесправие сибирских изгнанников. Россия предстает автору “краем траура, несчастья и страдания”. Даже драгоценные украшения знатной русской дамы, блистающей на светском приеме, вызывают мрачные ассоциации: рубиновые перстни напоминают капли крови на руках, а черный жемчуг – “символ той страны, где вечно скорбь царит”.
В центре поэмы “Ванда” – образ Екатерины Трубецкой, главной героиней является именно она. Вся жизнь героини поэмы – бесконечное самопожертвование, отречение от радостей жизни во имя служения любви и долгу .
Неправда, что всегда в работе и в сраженье
Льет пот и кровь рекой один простой народ.
Что стойкость, мужество и самоотверженье
Несвойственны тому, кто в роскоши живет.
Чем жизнь прекраснее, тем горше с ней расстаться,
Тем большим подвигом должно это считаться.
Святая жертвенность, ты – духа высший взлет!
О, римлянки страны снегов, про участь вашу
Я слышать не могу без гнева и стыда!
Не жалуетесь вы, а молча пьете чашу
Несчастий, долгих мук и тяжкого труда.
Как Эпонина, став мужьям-рабам опорой,
По катакомбам вы влачите груз, который
С вас снимет лишь Господь в день Страшного суда.
Автор считает поступок героини проявлением не только высокого понимания супружеского долга, но и выражением протеста против тирании. Эту сторону поступка он подчеркивает особенно. Добровольные изгнанницы уходят на каторгу “со спокойным челом”, как будто они уверены, что об их уделе будет записано в “вечной книге”. Итоговая мысль поэмы – возмездие тирану.
“Ванда” – первый во французской литературе отклик на восстание декабристов в России. Хотя Виньи далек от исторически верной оценки восстания декабристов, ему удалось уловить в описываемых событиях проявление тех высоких качеств русского народа, которые Европа только “открывает” для себя в России.
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 7:51 pm), всего редактировалось 3 раз(а)
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:54 pm Заголовок сообщения:
Портрет Зинаиды Ивановны Лебцельтерн, сестры Е.И. Трубецкой с дочерью Александрой.
Альбом семьи Миддлтон (США). _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:54 pm Заголовок сообщения:
ПОДВИГ ВО ИМЯ ЛЮБВИ
Екатерина Трубецкая родилась в Петербурге, а умерла в далекой Сибири, в Иркутске. Там и похоронена. В детстве она не переносила вида крови. И это чувство сострадания к птицам и животным, к человеку пронесла через всю свою жизнь. Она была старшей дочерью камергера двора его императорского величества Ивана Степановича Лаваля (1761—1846) — французского эмигранта Жана Франсуа, для которого Россия стала второй родиной, — и деятельной миллионерши Александры Григорьевны Козицкой (1772—1850). Их капитал оценивался в 2 млн. 600 тыс. рублей серебром. Екатерина Ивановна получила прекрасное образование, хорошо пела, отменно играла на фортепиано. Ее руки добивались известные в России бароны, графы, князья.
Лавали были тогда почитаемыми не только в российской империи, но и за рубежом. А их великосветский литературно-музыкальный салон на Английской набережной славился в те времена на весь Петербург. Изысканные манеры хозяйки и ее старшей дочери, их гостеприимство и остроумие; просторная, сверкающая зала для танцев; большая гостиная с украшенным фигурной лепкой и разноцветными узорами высоким потолком; старинные гравюры, фарфоровые блюдца с геральдическими вензелями; древнеримские статуи из мрамора; привезенные из Греции огромные вазы, которым было по 2500 лет, картины знаменитых итальянских художников; серебряные самовары, индийский хрусталь; прекрасно настроенные фортепиано (граф Иван Степанович Лаваль специально выписал из Неаполя знаменитого мастера-настройщика), вышколенная прислуга… Несомненно, все это выгодно отличало приемы у Лавалей от аналогичных петербургских салонов. Гости собирались обычно по средам и субботам; иногда их число доходило до 300—400. Рауты, роскошные обеды, вечера с живыми картинами, детские праздники, концерты известных артистов, костюмированные балы, домашние спектакли сменяли друг друга.
Здесь не раз бывали царь Александр I и члены царской фамилии, историк Николай Карамзин, художник Брюллов, писатель и философ Петр Чаадаев, баснописец Иван Крылов, поэты Александр Грибоедов, Адам Мицкевич, Константин Батюшков, Петр Вяземский, Александр Пушкин и Василий Жуковский, известный политик Михаил Сперанский.
На рождественском балу в 1818 году молодая графиня Екатерина Ивановна долго танцевала с великим князем Николаем Павловичем. И каждый раз, приглашая ее на мазурку или кадриль, он галантно кланялся ей и говорил комплименты… А потом был еще случай — спустя шесть месяцев, на балу у графа Потемкина, они беседовали о древнеримской литературе, о стихах эллинских поэтов Архилоха и Алкея Мессенского, об английских обычаях и русских былинах. Великий князь даже назвал ее тогда "самой просвещенной девицей высшего света". Он был предупредителен, вежлив. Сама порядочность.
Кто бы мог подумать тогда, что через несколько лет все обернется иначе: он станет вместо своего старшего брата Константина императором России, а та, которой он всегда симпатизировал ("Вы обворожительны, Катрин!"), будет долго добиваться у него аудиенции, дабы по высочайшей милости ей разрешили отправиться за своим ссыльным, лишенным всех званий, наград и почестей, харкающим кровью мужем в далекую Сибирь. Видно, судьбе и Богу было угодно так распорядиться…
Весной 1820 года семейство Лаваль совершило путешествие из Петербурга в Париж. Здесь Екатерина Ивановна познакомилась с тогда еще капитаном князем Сергеем Петровичем Трубецким, жившим вот уже несколько лет во Франции, тщательно изучая по заданию тайного общества "Союз благоденствия" опыт Французской революции 1789—1799 гг. Кроме того, в Париже Трубецкой старался пополнить свое образование: слушал лекции известных профессоров, прошел полный курс естественных наук.
От своей кузины княгини Татьяны Борисовны Потемкиной, жившей в столице Франции, Екатерина Ивановна знала, что Трубецкой за участие в Отечественной войне 1812 года награжден многими орденами, имеет два ранения.
При первой встрече он ей не понравился: молчаливый, озабоченный чем-то и вдобавок плохо танцует. Словом, не кавалер. Однако вскоре она поняла, что за этой его угрюмой молчаливостью, давящей озабоченностью скрывается пытливая, страстная, волевая натура. Они много спорили о Французской революции; Екатерина Ивановна полностью ее отвергала, резко критикуя деспота Робеспьера, насилие и террор. Трубецкой во многом был согласен с молодой графиней Лаваль, но к достижениям этой революции относил факт ликвидации дворянских привилегий и феодальных крестьянских повинностей, закрепление за крестьянами земли. В итоге Трубецкой и Екатерина Ивановна сошлись на том, что строить свое счастье на несчастье и крови других — безнравственно. А еще он был очень удивлен: такие любознательные и образованные женщины ему раньше не встречались. Судьба. 12 мая 1821 года они обвенчались в Париже, в русской православной церкви на улице Берри, и осенью того же года вернулись в Петербург. Теперь уже она была княгиней Трубецкой...
Знала ли Екатерина Ивановна доподлинно, чем именно занимается ее муж? Исторические документы свидетельствуют о том, что Трубецкой постепенно вводил ее в круг своих друзей по тайному обществу, которые ставили основной задачей коренное переустройство общественно-политического уклада Российской империи. Вскоре Екатерина Ивановна стала своим человеком в среде заговорщиков. Она внимательно слушала их споры, волновалась за мужа. Что сулит будущее всем этим хорошим и, видимо, смелым русским офицерам, которые хотят ввести в Российской империи конституционные свободы? Что ждет ее саму — она ведь жена Трубецкого, человека, наиболее уважаемого заговорщиками?.. Руководитель Южного общества Пестель и его заместители Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьев-Апостол — за физическое уничтожение царя и особ царской фамилии сразу после победы восстания. Это же кровь, террор! Добиваться свобод в Российской империи надобно иным путем: пропагандой, агитацией, мирными переговорами, широким просвещением народных масс, верой в Бога, неукоснительным выполнением христианских заповедей. Она всегда была против насилия, и Трубецкой в конце концов тоже стал разделять ее взгляды.
В январе 1825 года Сергей Петрович получил воинское звание полковника и по высочайшему приказу был назначен дежурным штаб-офицером в 4-й пехотный корпус, который дислоцировался в Киеве. Это открывало ему возможность непосредственного контакта с Южным обществом, позволяло вербовать из числа его членов союзников при разногласиях с Пестелем. Вместе с Трубецким в Киев приехала и Екатерина Ивановна. Здесь они жили до 7 ноября 1825 года в доме одного из руководителей Южного общества Василия Львовича Давыдова (теперь это улица Панаса Мирного, 8/20). Именно здесь, на том месте, где до 1971 года стоял домик Давыдова и где жил Трубецкой с женой, где он встречался со многими членами Южного и Северного обществ, разрабатывал планы консолидации этих обществ, организовывал вместе с женой обеды и ужины для декабристов, — сейчас возвышается современное строение, а на стене — мемориальная доска с барельефами Волконского, Давыдова, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина, Пестеля. А фамилии Трубецкого почему-то нет...
В Киеве на ярмарке Екатерина Ивановна у одного мужика купила "на память о Малороссии" крупные, украшенные искусным резным орнаментом деревянные бусы — три связки, разного цвета.
Эти бусы она потом надевала не раз — на балы, во время раутов и приемов. И всегда они ей напоминали утопающий в зелени древний Киев, подольскую летнюю ярмарку и болезненного вида мужика в длинной рубахе, потертых портках и лаптях — замечательного народного умельца. Дамы из высшего света Петербурга не раз спрашивали у нее потом, где она приобрела сии бусы — настоящий шарман: в Париже, Лондоне, Берлине?! А когда она отвечала, что в Киеве, на обыкновенной летней ярмарке, дамы хмурились и осуждающе качали головами: "Разыгрывать нас изволили, да? Нехорошо, милочка, нехорошо!".
7 ноября 1825 года чета Трубецких покинула Киев и выехала в Петербург. Обстановка в столице империи, начиная с 27 ноября и в последующие дни, оставалась крайне напряженной. Музыка на разводах не играла, все спектакли в театрах были отменены, а в Казанском и Петропавловском соборах с раннего утра и до позднего вечера служили панихиду по умершему в Таганроге Александру I.
Народ и армия присягнули Константину, но тот в столице не появлялся — крутил в Варшаве любовь с полькой Грудзинской. Наступило междуцарствие…
А в кабинете Трубецкого, на первом этаже дома Лавалей по Английской набережной, почти беспрерывно шли совещания членов тайного общества… Екатерина Ивановна молилась за мужа и его товарищей; здесь же, во время совещаний, знакомилась с новыми для нее людьми — Пущиным, Кюхельбекером, Каховским, братьями Бестужевыми, Рылеевым, Якубовичем, Одоевским, Шереметевым, Розеном, Анненковым...
На российский престол взошел Николай I, начиналась новая эпоха. Выступать заговорщики решили 14 декабря, а руководителем ("диктатором") восстания выбрали князя Трубецкого.
Но князь не явился на Сенатскую площадь 14 декабря, не стал в мятежное каре и войско не возглавил. Он понимал: восстание обречено на поражение, собрать нужного количества офицеров и солдат не удалось. Значит, добиться победы только демонстрацией силы, без крови, не удастся. Ну а вторым Робеспьером он быть не хотел, он же поклялся жене!
Восстание на Сенатской площади было жестоко подавлено, а утром 15 декабря Трубецкого арестовали. Екатерина Ивановна осталась одна. 12 июля 1826 года был вынесен приговор заговорщикам. Пятеро (Пестель, Каховский, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол и Рылеев) были повешены, а Трубецкой был осужден по первому разряду — вечная каторга. 23 июля 1826 года с первой партией ссыльных он был отправлен этапом в Сибирь, в город Иркутск. Екатерина Ивановна давно решила: она должна быть там, где муж. Но для этого необходимо было специальное разрешение царя, который в конце июля 1826 года направился со свитой в Москву. Именно там должна была состояться его коронация.
Трубецкая с трудом добилась аудиенции у царя — их встреча состоялась в доме генерал-губернатора, на Тверской. Николай I был зол. Он не понимал этой женщины, не понимал, почему она упорствует. За свое еще недолгое царствование он уже привык к тому, что ему никогда не перечат.
— Поймите, мадам, то, что вы задумали, — безрассудство, глупость даже! Еще и за подруг просите! Зачем вам оный Трубецкой, а?! Отныне вы, княгиня, — свободны, не связаны более узами супружеского союза с каторжником Трубецким. Мы так хотим. Повелеваем!
— Простите, Ваше Величество, но Сергей Трубецкой — мой муж, и разлучить нас может лишь смерть. Я должна ехать к нему… в Сибирь.
— Учтите, как только вы пересечете Урал, то сразу же потеряете все дворянские привилегии. Вам придется навсегда распрощаться с титулами, доходами, поместьями! И дети ваши, кои родятся в Сибири, — тоже не будут дворянами, они поступят в казенные заводские крестьяне! Вас сие устраивает?!
— Ваше величество, я должна быть с мужем…
— Вам, мадам, будет строго-настрого запрещено давать своему ссыльному мужу деньги и вещи. И никто из родных — абсолютно никто, запомните! — не будет сопровождать вас, когда вы поедете в Сибирь. А главное — вы навсегда лишитесь права вернуться в Россию. Навсегда, мадам!
— Ваше величество… я согласна на любые условия. Лишь бы всегда быть вместе с мужем, помочь ему!
Царь выдал ей письменное разрешение, но гнев его не знал границ...
27 июля 1826 года в сопровождении секретаря графа Лаваля швейцарца Карла Воше Екатерина Ивановна отправилась в Сибирь, вслед за мужем. Она была первой; она дала толчок, показала пример. А за нею двинулись ее подруги: Мария Волконская, Александра Муравьева, Елизавета Нарышкина, Александра Ентальцева, Наталья Фонвизина, Полина Гебль, Александра Розен, Мария Юшневская, Ле Дантю. Верные жены осужденных декабристов, бесстрашные их невесты.
Это был подвиг. Во имя любви, долга, высоких жизненных идеалов.
Более шести недель догоняла Екатерина Ивановна с Карлом Воше своего мужа. Они мчались без долгих остановок, почти без отдыха; быстрая смена лошадей на почтовых станциях, короткая трапеза — и снова в путь. Денег она не жалела, лишь бы поскорее увидеть мужа... Дорогой Трубецкая простудилась и тяжело заболела; Воше хотел остановиться, подлечить ее, но Екатерина Ивановна не позволила. Вперед! Только вперед!
В середине сентября они были в Иркутске. Здесь уже стояла зима: лежал снег, мороз доходил до пятнадцати градусов. В Иркутской тюрьме Трубецкой впервые после долгого перерыва увидел жену. Гремя кандалами, Сергей Петрович бросился к Екатерине Ивановне. Слезы брызнули у него из глаз: он даже и надеяться не мог на такое счастье: "Катюша, родная!".
Дальше путь его лежал в Нерчинск, на рудники. Туда же отправилась и Екатерина Ивановна…
Осужденные декабристы работали в глубоких, дышащих холодом штольнях. За день необходимо было добыть киркой три пуда руды на каждого и вынести ее наверх на носилках. Работа была тяжелой, изнурительной. Чахотка косила людей. У Сергея Петровича болели раны, полученные под Лейпцигом в 1813 году; ныла грудь, частые приступы кашля сопровождались кровохарканьем.
Трубецкая сняла домик на Благодатском руднике. В декабрьскую стужу, когда заключенных гнали на работу, она передала им однажды все теплые вещи, даже тесемки от своих меховых сапожек — пришила их к шапке-ушанке одного из каторжников. Потом отморозила ноги, долго болела. Много ей пришлось тогда пережить: издевательства и грубость конвоиров, насмешки начальника нерчинских заводов Бурнашева и горного офицера Рика, оскорбления генерал-губернатора Восточной Сибири Лавинского. Но духом она никогда не падала; на душе было светло, радостно: она снова с мужем! Два раза в неделю!
Трубецкая покупала на свои деньги для заключенных продукты, писала от их имени письма домой (каторжникам не разрешалось вести переписку).
Летом нерчинская тайга играла на солнце разноцветьем красок: ярко-зеленая листва деревьев, розовая кипень цветущего багульника, желтые камнеломки, белые ромашки, огненно-красный иван-чай. Во время ежедневной кратковременной прогулки — в кандалах, в сопровождении часового — Трубецкой срывал цветы на своем пути, делал букет и незаметно оставлял его на земле — для жены, которая шла следом (во время прогулок каторжникам запрещались сношения с внешним миром).
А дальше были Читинский острог, куда перевели Трубецкого и других декабристов, тюрьма Петровского завода. Потом — поселение в Оеке, что в 30 километрах от Иркутска, и наконец, — Иркутск. В 1828 году с Трубецкого, как и с других декабристов, сняли кандалы, а еще через год — разрешили видеться с женой у нее на квартире, куда Сергея Петровича сопровождал конвойный.
В 1830 году у Трубецких родилась дочь Александра. До этого детей у них не было. Екатерина Ивановна много раз ездила лечиться на воды в Баден-Баден, но это не дало результатов. А вот здесь, в далекой и холодной Сибири, среди невзгод и тяжких испытаний, она вдруг стала рожать одного ребенка за другим. Удивительная штука жизнь! Восьмерых детей подарила Екатерина Ивановна Трубецкому; условия, правда, были жестокие, четверо умерли, а вот дочери Александра, Елизавета, Зинаида и сын Иван — выжили. Они стали высокообразованными, уважаемыми людьми.
Поступками Трубецкой восхищались современники. Поэт Некрасов воспел ее в своей знаменитой поэме "Русские женщины", а польский писатель Словацкий посвятил ей роман "Ангелли", который в 1833 году был переведен на французский язык и опубликован в Париже. Письма Трубецкой из Сибири в Петербург — матери и сестре Зинаиде — читал со слезами весь высший свет столицы империи; письма эти переписывались, передавались из рук в руки.
Французский путешественник и литератор маркиз Кюстин опубликовал в 1839 году в своей наделавшей много шуму в Европе книге "Николаевская Россия" письмо Трубецкой из Сибири в Петербург, Николаю I, которое заканчивалось словами: "Я очень несчастна, но если бы мне было суждено пережить все снова, я поступила бы точно так же…". В этих словах вся Трубецкая! Ни лишения, ни жгучие сибирские морозы, болезни и неудобства, отмороженные ноги и оскорбления со стороны чиновников разных рангов, ничто не могло поколебать ее веры в правильность выбранного пути.
Дважды она потом еще обращалась к царю с просьбой. Первый раз — после отбытия Сергеем Петровичем каторги, перед выходом на поселение, — дабы Николай I разрешил поселиться мужу, ей и детям в каком-либо из городов Западной Сибири — в Красноярске, например, или в Тобольске. Царь отказал, выразив при этом крайнее недовольство тем, что ему снова осмеливаются напоминать о человеке, который стоял во главе заговора. Возможно, Николай I ждал от нее иного письма — полного раскаяния и слезных просьб о помиловании Трубецкого вперемешку с великосветскими извинениями за грехи мужа, покорности и лести. Но ничего подобного в ее прошении он не обнаружил, потому и разгневался снова не на шутку. Экая упрямая гордыня! Никаких Красноярсков и Тобольсков! Пусть подыхает со своим чахоточным карбонарием в забытом Богом захолустье!!
А вот второй раз — в 1846 году — к царю обратилась напрямую (но по просьбе Екатерины Ивановны) уже графиня Александра Григорьевна Лаваль: она просила Николая I разрешить ее дочери приехать в Петербург, дабы проститься с умирающим отцом. И снова царь отказал. Не помогло даже то, что граф Лаваль был камергером двора, имел большие заслуги перед Российской империей.
Умерла Екатерина Ивановна 14 октября 1854 года в Иркутске, от рака. Ее хоронил весь город; сибиряки любили эту женщину, преклонялись перед ее мужеством, стойкостью, бескорыстием.
Недавно я побывал на могиле Трубецкой. Старинная Знаменская церковь стоит на правом берегу Ангары, на окраине Иркутска. Вблизи металлических ворот, над которыми висит икона, — могила. Высокая чугунная ограда из остроконечных прутьев. Надгробье из камня. Большая и толстая чугунная плита, на ней выбиты крест и надпись: "Здесь похоронена жена декабриста Трубецкого Екатерина Ивановна Трубецкая, умершая 14 октября 1854 г., и ее дети Никита, Владимир и Софья". И все. И больше ни слова. Как будто эта сухая лаконичная надпись может рассказать что-то особенное о человеке, может поведать о его мыслях, чувствах, поступках!
Трубецкой пережил жену. После амнистии 1856 года он вернулся в любимый им Киев, жил здесь несколько лет. Умер он 22 ноября 1860 года в Москве на руках сына Ивана и декабриста Батенькова. Похоронен Сергей Петрович на кладбище Новодевичьего монастыря, неподалеку от Смоленского собора Москвы.
Евгений Руднев _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 10:55 pm Заголовок сообщения:
Анна Григорьевна Белосельская-Белозерская, урождённая Козицкая(1773-1846), тётка Е.И.Трубецкой.
Портрет работы неизвестного художника 1790-х гг.. _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Ср Ноя 13, 2019 9:06 am Заголовок сообщения:
ПОДВИГ ВО ИМЯ ЛЮБВИ
Екатерина Трубецкая родилась в Петербурге, а умерла в далекой Сибири, в Иркутске. Там и похоронена. В детстве она не переносила вида крови. И это чувство сострадания к птицам и животным, к человеку пронесла через всю свою жизнь. Она была старшей дочерью камергера двора его императорского величества Ивана Степановича Лаваля (1761—1846) — французского эмигранта Жана Франсуа, для которого Россия стала второй родиной, — и деятельной миллионерши Александры Григорьевны Козицкой (1772—1850). Их капитал оценивался в 2 млн. 600 тыс. рублей серебром. Екатерина Ивановна получила прекрасное образование, хорошо пела, отменно играла на фортепиано. Ее руки добивались известные в России бароны, графы, князья.
Лавали были тогда почитаемыми не только в российской империи, но и за рубежом. А их великосветский литературно-музыкальный салон на Английской набережной славился в те времена на весь Петербург. Изысканные манеры хозяйки и ее старшей дочери, их гостеприимство и остроумие; просторная, сверкающая зала для танцев; большая гостиная с украшенным фигурной лепкой и разноцветными узорами высоким потолком; старинные гравюры, фарфоровые блюдца с геральдическими вензелями; древнеримские статуи из мрамора; привезенные из Греции огромные вазы, которым было по 2500 лет, картины знаменитых итальянских художников; серебряные самовары, индийский хрусталь; прекрасно настроенные фортепиано (граф Иван Степанович Лаваль специально выписал из Неаполя знаменитого мастера-настройщика), вышколенная прислуга… Несомненно, все это выгодно отличало приемы у Лавалей от аналогичных петербургских салонов. Гости собирались обычно по средам и субботам; иногда их число доходило до 300—400. Рауты, роскошные обеды, вечера с живыми картинами, детские праздники, концерты известных артистов, костюмированные балы, домашние спектакли сменяли друг друга.
Здесь не раз бывали царь Александр I и члены царской фамилии, историк Николай Карамзин, художник Брюллов, писатель и философ Петр Чаадаев, баснописец Иван Крылов, поэты Александр Грибоедов, Адам Мицкевич, Константин Батюшков, Петр Вяземский, Александр Пушкин и Василий Жуковский, известный политик Михаил Сперанский.
На рождественском балу в 1818 году молодая графиня Екатерина Ивановна долго танцевала с великим князем Николаем Павловичем. И каждый раз, приглашая ее на мазурку или кадриль, он галантно кланялся ей и говорил комплименты… А потом был еще случай — спустя шесть месяцев, на балу у графа Потемкина, они беседовали о древнеримской литературе, о стихах эллинских поэтов Архилоха и Алкея Мессенского, об английских обычаях и русских былинах. Великий князь даже назвал ее тогда "самой просвещенной девицей высшего света". Он был предупредителен, вежлив. Сама порядочность.
Кто бы мог подумать тогда, что через несколько лет все обернется иначе: он станет вместо своего старшего брата Константина императором России, а та, которой он всегда симпатизировал ("Вы обворожительны, Катрин!"), будет долго добиваться у него аудиенции, дабы по высочайшей милости ей разрешили отправиться за своим ссыльным, лишенным всех званий, наград и почестей, харкающим кровью мужем в далекую Сибирь. Видно, судьбе и Богу было угодно так распорядиться…
Весной 1820 года семейство Лаваль совершило путешествие из Петербурга в Париж. Здесь Екатерина Ивановна познакомилась с тогда еще капитаном князем Сергеем Петровичем Трубецким, жившим вот уже несколько лет во Франции, тщательно изучая по заданию тайного общества "Союз благоденствия" опыт Французской революции 1789—1799 гг. Кроме того, в Париже Трубецкой старался пополнить свое образование: слушал лекции известных профессоров, прошел полный курс естественных наук.
От своей кузины княгини Татьяны Борисовны Потемкиной, жившей в столице Франции, Екатерина Ивановна знала, что Трубецкой за участие в Отечественной войне 1812 года награжден многими орденами, имеет два ранения.
При первой встрече он ей не понравился: молчаливый, озабоченный чем-то и вдобавок плохо танцует. Словом, не кавалер. Однако вскоре она поняла, что за этой его угрюмой молчаливостью, давящей озабоченностью скрывается пытливая, страстная, волевая натура. Они много спорили о Французской революции; Екатерина Ивановна полностью ее отвергала, резко критикуя деспота Робеспьера, насилие и террор. Трубецкой во многом был согласен с молодой графиней Лаваль, но к достижениям этой революции относил факт ликвидации дворянских привилегий и феодальных крестьянских повинностей, закрепление за крестьянами земли. В итоге Трубецкой и Екатерина Ивановна сошлись на том, что строить свое счастье на несчастье и крови других — безнравственно. А еще он был очень удивлен: такие любознательные и образованные женщины ему раньше не встречались. Судьба. 12 мая 1821 года они обвенчались в Париже, в русской православной церкви на улице Берри, и осенью того же года вернулись в Петербург. Теперь уже она была княгиней Трубецкой...
Знала ли Екатерина Ивановна доподлинно, чем именно занимается ее муж? Исторические документы свидетельствуют о том, что Трубецкой постепенно вводил ее в круг своих друзей по тайному обществу, которые ставили основной задачей коренное переустройство общественно-политического уклада Российской империи. Вскоре Екатерина Ивановна стала своим человеком в среде заговорщиков. Она внимательно слушала их споры, волновалась за мужа. Что сулит будущее всем этим хорошим и, видимо, смелым русским офицерам, которые хотят ввести в Российской империи конституционные свободы? Что ждет ее саму — она ведь жена Трубецкого, человека, наиболее уважаемого заговорщиками?.. Руководитель Южного общества Пестель и его заместители Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьев-Апостол — за физическое уничтожение царя и особ царской фамилии сразу после победы восстания. Это же кровь, террор! Добиваться свобод в Российской империи надобно иным путем: пропагандой, агитацией, мирными переговорами, широким просвещением народных масс, верой в Бога, неукоснительным выполнением христианских заповедей. Она всегда была против насилия, и Трубецкой в конце концов тоже стал разделять ее взгляды.
В январе 1825 года Сергей Петрович получил воинское звание полковника и по высочайшему приказу был назначен дежурным штаб-офицером в 4-й пехотный корпус, который дислоцировался в Киеве. Это открывало ему возможность непосредственного контакта с Южным обществом, позволяло вербовать из числа его членов союзников при разногласиях с Пестелем. Вместе с Трубецким в Киев приехала и Екатерина Ивановна. Здесь они жили до 7 ноября 1825 года в доме одного из руководителей Южного общества Василия Львовича Давыдова (теперь это улица Панаса Мирного, 8/20). Именно здесь, на том месте, где до 1971 года стоял домик Давыдова и где жил Трубецкой с женой, где он встречался со многими членами Южного и Северного обществ, разрабатывал планы консолидации этих обществ, организовывал вместе с женой обеды и ужины для декабристов, — сейчас возвышается современное строение, а на стене — мемориальная доска с барельефами Волконского, Давыдова, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина, Пестеля. А фамилии Трубецкого почему-то нет...
В Киеве на ярмарке Екатерина Ивановна у одного мужика купила "на память о Малороссии" крупные, украшенные искусным резным орнаментом деревянные бусы — три связки, разного цвета.
Эти бусы она потом надевала не раз — на балы, во время раутов и приемов. И всегда они ей напоминали утопающий в зелени древний Киев, подольскую летнюю ярмарку и болезненного вида мужика в длинной рубахе, потертых портках и лаптях — замечательного народного умельца. Дамы из высшего света Петербурга не раз спрашивали у нее потом, где она приобрела сии бусы — настоящий шарман: в Париже, Лондоне, Берлине?! А когда она отвечала, что в Киеве, на обыкновенной летней ярмарке, дамы хмурились и осуждающе качали головами: "Разыгрывать нас изволили, да? Нехорошо, милочка, нехорошо!".
7 ноября 1825 года чета Трубецких покинула Киев и выехала в Петербург. Обстановка в столице империи, начиная с 27 ноября и в последующие дни, оставалась крайне напряженной. Музыка на разводах не играла, все спектакли в театрах были отменены, а в Казанском и Петропавловском соборах с раннего утра и до позднего вечера служили панихиду по умершему в Таганроге Александру I.
Народ и армия присягнули Константину, но тот в столице не появлялся — крутил в Варшаве любовь с полькой Грудзинской. Наступило междуцарствие…
А в кабинете Трубецкого, на первом этаже дома Лавалей по Английской набережной, почти беспрерывно шли совещания членов тайного общества… Екатерина Ивановна молилась за мужа и его товарищей; здесь же, во время совещаний, знакомилась с новыми для нее людьми — Пущиным, Кюхельбекером, Каховским, братьями Бестужевыми, Рылеевым, Якубовичем, Одоевским, Шереметевым, Розеном, Анненковым...
На российский престол взошел Николай I, начиналась новая эпоха. Выступать заговорщики решили 14 декабря, а руководителем ("диктатором") восстания выбрали князя Трубецкого.
Но князь не явился на Сенатскую площадь 14 декабря, не стал в мятежное каре и войско не возглавил. Он понимал: восстание обречено на поражение, собрать нужного количества офицеров и солдат не удалось. Значит, добиться победы только демонстрацией силы, без крови, не удастся. Ну а вторым Робеспьером он быть не хотел, он же поклялся жене!
Восстание на Сенатской площади было жестоко подавлено, а утром 15 декабря Трубецкого арестовали. Екатерина Ивановна осталась одна. 12 июля 1826 года был вынесен приговор заговорщикам. Пятеро (Пестель, Каховский, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол и Рылеев) были повешены, а Трубецкой был осужден по первому разряду — вечная каторга. 23 июля 1826 года с первой партией ссыльных он был отправлен этапом в Сибирь, в город Иркутск. Екатерина Ивановна давно решила: она должна быть там, где муж. Но для этого необходимо было специальное разрешение царя, который в конце июля 1826 года направился со свитой в Москву. Именно там должна была состояться его коронация.
Трубецкая с трудом добилась аудиенции у царя — их встреча состоялась в доме генерал-губернатора, на Тверской. Николай I был зол. Он не понимал этой женщины, не понимал, почему она упорствует. За свое еще недолгое царствование он уже привык к тому, что ему никогда не перечат.
— Поймите, мадам, то, что вы задумали, — безрассудство, глупость даже! Еще и за подруг просите! Зачем вам оный Трубецкой, а?! Отныне вы, княгиня, — свободны, не связаны более узами супружеского союза с каторжником Трубецким. Мы так хотим. Повелеваем!
— Простите, Ваше Величество, но Сергей Трубецкой — мой муж, и разлучить нас может лишь смерть. Я должна ехать к нему… в Сибирь.
— Учтите, как только вы пересечете Урал, то сразу же потеряете все дворянские привилегии. Вам придется навсегда распрощаться с титулами, доходами, поместьями! И дети ваши, кои родятся в Сибири, — тоже не будут дворянами, они поступят в казенные заводские крестьяне! Вас сие устраивает?!
— Ваше величество, я должна быть с мужем…
— Вам, мадам, будет строго-настрого запрещено давать своему ссыльному мужу деньги и вещи. И никто из родных — абсолютно никто, запомните! — не будет сопровождать вас, когда вы поедете в Сибирь. А главное — вы навсегда лишитесь права вернуться в Россию. Навсегда, мадам!
— Ваше величество… я согласна на любые условия. Лишь бы всегда быть вместе с мужем, помочь ему!
Царь выдал ей письменное разрешение, но гнев его не знал границ...
27 июля 1826 года в сопровождении секретаря графа Лаваля швейцарца Карла Воше Екатерина Ивановна отправилась в Сибирь, вслед за мужем. Она была первой; она дала толчок, показала пример. А за нею двинулись ее подруги: Мария Волконская, Александра Муравьева, Елизавета Нарышкина, Александра Ентальцева, Наталья Фонвизина, Полина Гебль, Александра Розен, Мария Юшневская, Ле Дантю. Верные жены осужденных декабристов, бесстрашные их невесты.
Это был подвиг. Во имя любви, долга, высоких жизненных идеалов.
Более шести недель догоняла Екатерина Ивановна с Карлом Воше своего мужа. Они мчались без долгих остановок, почти без отдыха; быстрая смена лошадей на почтовых станциях, короткая трапеза — и снова в путь. Денег она не жалела, лишь бы поскорее увидеть мужа... Дорогой Трубецкая простудилась и тяжело заболела; Воше хотел остановиться, подлечить ее, но Екатерина Ивановна не позволила. Вперед! Только вперед!
В середине сентября они были в Иркутске. Здесь уже стояла зима: лежал снег, мороз доходил до пятнадцати градусов. В Иркутской тюрьме Трубецкой впервые после долгого перерыва увидел жену. Гремя кандалами, Сергей Петрович бросился к Екатерине Ивановне. Слезы брызнули у него из глаз: он даже и надеяться не мог на такое счастье: "Катюша, родная!".
Дальше путь его лежал в Нерчинск, на рудники. Туда же отправилась и Екатерина Ивановна…
Осужденные декабристы работали в глубоких, дышащих холодом штольнях. За день необходимо было добыть киркой три пуда руды на каждого и вынести ее наверх на носилках. Работа была тяжелой, изнурительной. Чахотка косила людей. У Сергея Петровича болели раны, полученные под Лейпцигом в 1813 году; ныла грудь, частые приступы кашля сопровождались кровохарканьем.
Трубецкая сняла домик на Благодатском руднике. В декабрьскую стужу, когда заключенных гнали на работу, она передала им однажды все теплые вещи, даже тесемки от своих меховых сапожек — пришила их к шапке-ушанке одного из каторжников. Потом отморозила ноги, долго болела. Много ей пришлось тогда пережить: издевательства и грубость конвоиров, насмешки начальника нерчинских заводов Бурнашева и горного офицера Рика, оскорбления генерал-губернатора Восточной Сибири Лавинского. Но духом она никогда не падала; на душе было светло, радостно: она снова с мужем! Два раза в неделю!
Трубецкая покупала на свои деньги для заключенных продукты, писала от их имени письма домой (каторжникам не разрешалось вести переписку).
Летом нерчинская тайга играла на солнце разноцветьем красок: ярко-зеленая листва деревьев, розовая кипень цветущего багульника, желтые камнеломки, белые ромашки, огненно-красный иван-чай. Во время ежедневной кратковременной прогулки — в кандалах, в сопровождении часового — Трубецкой срывал цветы на своем пути, делал букет и незаметно оставлял его на земле — для жены, которая шла следом (во время прогулок каторжникам запрещались сношения с внешним миром).
А дальше были Читинский острог, куда перевели Трубецкого и других декабристов, тюрьма Петровского завода. Потом — поселение в Оеке, что в 30 километрах от Иркутска, и наконец, — Иркутск. В 1828 году с Трубецкого, как и с других декабристов, сняли кандалы, а еще через год — разрешили видеться с женой у нее на квартире, куда Сергея Петровича сопровождал конвойный.
В 1830 году у Трубецких родилась дочь Александра. До этого детей у них не было. Екатерина Ивановна много раз ездила лечиться на воды в Баден-Баден, но это не дало результатов. А вот здесь, в далекой и холодной Сибири, среди невзгод и тяжких испытаний, она вдруг стала рожать одного ребенка за другим. Удивительная штука жизнь! Восьмерых детей подарила Екатерина Ивановна Трубецкому; условия, правда, были жестокие, четверо умерли, а вот дочери Александра, Елизавета, Зинаида и сын Иван — выжили. Они стали высокообразованными, уважаемыми людьми.
Поступками Трубецкой восхищались современники. Поэт Некрасов воспел ее в своей знаменитой поэме "Русские женщины", а польский писатель Словацкий посвятил ей роман "Ангелли", который в 1833 году был переведен на французский язык и опубликован в Париже. Письма Трубецкой из Сибири в Петербург — матери и сестре Зинаиде — читал со слезами весь высший свет столицы империи; письма эти переписывались, передавались из рук в руки.
Французский путешественник и литератор маркиз Кюстин опубликовал в 1839 году в своей наделавшей много шуму в Европе книге "Николаевская Россия" письмо Трубецкой из Сибири в Петербург, Николаю I, которое заканчивалось словами: "Я очень несчастна, но если бы мне было суждено пережить все снова, я поступила бы точно так же…". В этих словах вся Трубецкая! Ни лишения, ни жгучие сибирские морозы, болезни и неудобства, отмороженные ноги и оскорбления со стороны чиновников разных рангов, ничто не могло поколебать ее веры в правильность выбранного пути.
Дважды она потом еще обращалась к царю с просьбой. Первый раз — после отбытия Сергеем Петровичем каторги, перед выходом на поселение, — дабы Николай I разрешил поселиться мужу, ей и детям в каком-либо из городов Западной Сибири — в Красноярске, например, или в Тобольске. Царь отказал, выразив при этом крайнее недовольство тем, что ему снова осмеливаются напоминать о человеке, который стоял во главе заговора. Возможно, Николай I ждал от нее иного письма — полного раскаяния и слезных просьб о помиловании Трубецкого вперемешку с великосветскими извинениями за грехи мужа, покорности и лести. Но ничего подобного в ее прошении он не обнаружил, потому и разгневался снова не на шутку. Экая упрямая гордыня! Никаких Красноярсков и Тобольсков! Пусть подыхает со своим чахоточным карбонарием в забытом Богом захолустье!!
А вот второй раз — в 1846 году — к царю обратилась напрямую (но по просьбе Екатерины Ивановны) уже графиня Александра Григорьевна Лаваль: она просила Николая I разрешить ее дочери приехать в Петербург, дабы проститься с умирающим отцом. И снова царь отказал. Не помогло даже то, что граф Лаваль был камергером двора, имел большие заслуги перед Российской империей.
Умерла Екатерина Ивановна 14 октября 1854 года в Иркутске, от рака. Ее хоронил весь город; сибиряки любили эту женщину, преклонялись перед ее мужеством, стойкостью, бескорыстием.
Недавно я побывал на могиле Трубецкой. Старинная Знаменская церковь стоит на правом берегу Ангары, на окраине Иркутска. Вблизи металлических ворот, над которыми висит икона, — могила. Высокая чугунная ограда из остроконечных прутьев. Надгробье из камня. Большая и толстая чугунная плита, на ней выбиты крест и надпись: "Здесь похоронена жена декабриста Трубецкого Екатерина Ивановна Трубецкая, умершая 14 октября 1854 г., и ее дети Никита, Владимир и Софья". И все. И больше ни слова. Как будто эта сухая лаконичная надпись может рассказать что-то особенное о человеке, может поведать о его мыслях, чувствах, поступках!
Трубецкой пережил жену. После амнистии 1856 года он вернулся в любимый им Киев, жил здесь несколько лет. Умер он 22 ноября 1860 года в Москве на руках сына Ивана и декабриста Батенькова. Похоронен Сергей Петрович на кладбище Новодевичьего монастыря, неподалеку от Смоленского собора Москвы.
Евгений Руднев _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
За свою короткую 54-летнюю жизнь Екатерина Ивановна Трубецкая сменила несколько званий: графиня — по отцу, княгиня — по мужу, жена государственного преступника — по воле монаршей. Решение Катерины Трубецкой следовать за осужденным на сибирскую каторгу мужем вызвало настоящую бурю — не только в доме ее родителей, но и родителей мужа и, конечно, в свете и придворных кругах.
Эта буря никак не волновала Екатерину Ивановну.
Приняв свое «невиданное» для ее круга решение, сразу же начала действовать. Через чиновников, которые были в подчинении ее отца, она узнавала все, что происходило за стенами Петропавловки.
Узнала и о дне отправления Сергея Трубецкого в Сибирь.
Сборы в дорогу были «молниеносными» — она уехала на следующий же день после партии осужденных, в которой был ее муж.
Полосатый шлагбаум петербургской заставы, опустившийся за ее дорожной коляской 24 июля 1826 года, — в прямом, физическом смысле отделил родину, родительский дом, всю ее 25-летнюю жизнь от последующей, сибирской жизни. Навсегда, безвозвратно.
Она никогда больше не увидит добродушные морды львов из мрамора, охраняющих, как считали, и дом, и его обитателей от всяких зол и напастей, не войдет в роскошные сени особняка-дворца на Английской набережной, не взбежит по изящной парадной лестнице и не пройдется по мраморным полам, которые привезла из Рима ее мать Александра Григорьевна, уверенная, что это мраморные плиты из дворца самого Нерона.
Не полюбуется расписанными известными мастерами потолками — особенно своими любимыми в библиотеке. Ничего, ничего этого никогда больше не будет в ее жизни. Только в воспоминаниях. Которые будут медленно стираться — за ненадобностью — во второй, почти равной прежней по годам — ее жизни сибирской.
Историк Шенрок писал о Екатерине Ивановне: «Начертанный в ее сердце девиз: «Все при нести в жертву мужу» — был неколебим. Все просьбы, мольбы матери и родных остались тщетны. Она сама ездила к государю и вымолила себе позволение. Недолго до отъезда она вторично виделась с мужем и на другой же день после его отправки, последовала за ним в сопровождении секретаря своего отца».
***
Секретарь Карл Воше, удобно, будто в мягком будуарном кресле, устроился в углу кареты и, несмотря на толчки и тряску, смешно посапывал, а иногда и постанывал во сне. Каташа с жалостью смотрела на этого, как оказалось, пугливого человека, не посмевшего ослушаться своего господина, графа Лаваля.
— Как странно, непредсказуемо меняется человек, — размышляла княгиня, разглядывая Воше. Умный исполнительный секретарь отца всегда казался ей олицетворением не только французской элегантности, учтивости, но и мужественности. А всего за несколько недель дороги он будто стал ниже ростом, исчезла элегантность, а в глазах появилось просительное, почти жалкое выражение.
— Как у нелюбимой собачки, — определила Каташа.
Но ее доброе сердце тут же оправдало мсье Воше. — Не все мужчины герои. И потом он же секретарь отца, а не Сержа. Но мне... мне он не помощник.
Екатерина Ивановна отвела глаза от спящего Воше и стала смотреть в окошко на безрадостный, уже осенний равнинный пейзаж.
Воспоминания вытеснили постоянные мысли только о беде Сержа. Она вспоминала какие-то смешные или особенно помнившиеся картинки своего детства, игры, проказы, а потом интересные путешествия с родителями по Европе.
Ярко высветилась их поездка с матушкой Александрой Григорьевной в Париж в 1820 году. И Париж, и вся последующая ее жизнь озарилась тогда Сержем. Их встреча, знакомство, конечно же, были предопределены свыше. Ах, эти светоносные дни и месяцы в Париже! Эта непреходящая радость и счастье. Эта свободная любовь с первого взгляда. Его скорое объяснение и предложение связать с ним свою судьбу. Такое Господь дарует немногим!
Каташа вспомнила, как удивлена и смущена была матушка той поспешностью, как она считала, с какой блистательный князь Трубецкой — предмет обожания и тайных воздыханий всех самых красивых светских барышень — просил руки дочери. Каташа улыбнулась — батюшка, граф Лаваль, извещенный письменно матушкой о предложении Сергея Петровича принял его как родного, когда они вернулись из Парижа.
Каташа стала снова вспоминать те «парижские дни», их с Сержем веселые прогулки по Булонскому лесу — в карете и пешком. Поездки в Версаль и на Луару, где они с Сержем, его кузиной княгиней Куракиной и Александрой Григорьевной гостили в замках нескольких светских знакомых и родственников отца.
Екатерина Ивановна даже рассмеялась, вспомнив, как неохотно Серж, тогда жених, отпускал ее на мазурку с великим князем Николаем Павловичем. А рассмеялась потому, что Серж даже не подозревал, какие пошловатые комплименты-намеки делал ей младший брат государя.
— А если бы узнал, вызвал бы его на дуэль? — неизвестно кого спросила Каташа. Она с трудом представила обоих на дуэли: оба высокие, красивые, статные, стройные. Но какие разные! В фигуре, осанке, а главное в глазах великого князя — холодное высокомерие. А глаза Сержа постоянно излучают доброту, мягкость, понимание.
— А еще, — продолжала сравнивать она, — Серж — герой войны, французских походов, о его храбрости рассказывали в свете с восхищением все. А Николай Павлович, всего на шесть лет моложе Сержа, пороха и не нюхал. Интересно, а метко стрелять великий князь, а теперь монарх, умеет? Или только муштровать и парады принимать?
— А та мазурка..., — Каташа теперь будто с мужем говорила. — Я же дочь хозяина бала графа Лаваля и не в моей власти было отказать брату императора Александра I. На горе России стал этот брат императором теперь. Император-палач. Спаси нас всех, Господи, от его жестокости.
Каташа приуныла и чтобы отогнать от себя тяжелые раздумья о страшном человеке, занявшем престол Российский, заставила себя снова вернуться к радостным воспоминаниям.
Ах, каким торжественным, счастливым и радостным было их венчание с Сержем! И почти полгода, пролетевших единым днем, их удивительной, тоже радостной и счастливой близости!
Да, Господь даровал им счастье и большую любовь, которая делалась все больше и нежнее с каждым днем.
Каташа почти физически почувствовала прикосновение ласковых рук Сержа, увидела его глаза, которые счастливо смеялись и говорили ей о любви. Милый, милый друг Серж!
Она так далеко унеслась в воспоминаниях во времени и пространстве, что даже вздрогнула, осознав, что картины прошлого — только счастливые миражи, а унылый пейзаж за окном и подпрыгивающая на ухабах карета, влекущая ее в сибирскую даль, — это реальность.
Это страшная действительность ее теперешней жизни...
***
О невозвратном, редко кому даруемом Провидением прошлом Е.И. Трубецкой кратко и емко рассказал Е.П. Оболенский:
«Ее отец со времени французской революции поселился у нас, женившись на Александре Григорьевне Козицкой. Получил вместе с ее рукою богатое наследие, которое придавало ему тот блеск, в котором роскошь служит только украшением и необходимою принадлежностью высокого образования и изящного вкуса.
Воспитанная среди роскоши, Катерина Ивановна с малолетства видела себя предметом внимания и попечения как отца, который нежно ее любил, так и матери, и прочих родных.
Кажется, в 1820 году она находилась в Париже с матерью, когда князь Сергей Петрович Трубецкой приехал туда же, провожая больную свою двоюродную сестру княжну Куракину. Познакомившись с графиней Лаваль, он скоро... предложил ей руку и сердце, и таким образом устроилась их судьба. Которая впоследствии так резко очертила высокий характер Катерины Ивановны и среди всех превратностей судьбы устроила их семейное счастье на таких прочных основаниях, которых ничто не могло поколебать впоследствии».
Граф Лаваль без колебаний дал согласие на этот брак своей юной дочери с 30-летним князем Трубецким — из рода древнего, знатного, богатого. И сам Сергей Петрович жених завидный, образованный, один из героев Отечественной войны 1812 г., участник Бородинского сражения и заграничных походов. Награжден орденами Анны 4 степени, Владимира 4 степени, прусским орденом «За заслуги» и Кульмским крестом. Обласкан государем. Имея чин полковника, служил штаб-офицером 4-го пехотного корпуса.
К великой печали графа Лаваля, С.П. Трубецкой оказался замешанным в «деле 14 декабря». И хотя был избран диктатором выступления, на Сенатскую площадь не явился и участия в восстании не принимал, Верховным уголовным судом был приговорен к «каторжную работу вечно», причислен к государственным преступникам 1 разряда. Екатерина Ивановна, узнав, что мужу «дарована» жизнь и из Петропавловской крепости его отправят в Сибирь, принялась хлопотать о свидании с Сергеем Петровичем.
Только в мае 1826 года Екатерине Ивановне было разрешено свидание с мужем. После полугодичных хлопот, просьб, молений.
В своих записках С.П. Трубецкой описывает это свидание: «В понедельник на Святой неделе я имел неожиданное счастье обнять мою жену. Нелегко изобразить чувства наши при этом свидании. Казалось, все несчастия были забыты. Все лишения, все страдания, все беспокойства исчезли. Добрый верный друг мой — она ожидала с твердостию всего худшего для меня, но давно уже решилась, если только я останусь жив, разделить участь мою с ней, и не показала ни малейшей слабости.
Она молилась, чтобы Бог сохранил мою жизнь и дал мне силы перенести с твердостию теперешнее и будущее положение мое.
Наше свидание было подобно свиданию моему с сестрой, в присутствии коменданта, который, как будто для того, чтобы дать нам более свободы, притворился спящим в своих креслах.
До сих пор я не имел никакой надежды увидать когда-нибудь жену мою. Но это свидание за ставило меня надеяться, что мы опять будем когда-нибудь вместе. И поэтому, может быть, час разлуки не так показался мне тягостным, как должно было ожидать. Воспоминание о проведенных вместе часах сладостно занимали меня многие дни.
Я благодарил Бога от глубины души за то, что Он милостию Своей так поддержал ее и в чувствах внутренних, и в наружном виде. Ничего отчаянного, убитого не было ни на лице, ни в одежде. Во всем соблюдено пристойное достоинство.
Вид ее и разговор с нею укрепили во мне упование в Бога, и я с тех пор покорился воле Провидения, предавшись всеми моими чувствами, с полною искренностию, всему, что Ему угодно будет мне послать в будущности».
Как известно, Екатерину Ивановну Трубецкую и сразу за ней приехавшую в Сибирь М.Н. Волконскую, поэт А.Н. Некрасов сделал героинями своей поэмы «Русские женщины». Широко известная в середине и конце XIX века и особенно в России социалистической, эта поэма нынче почти забыта. Хорошо было бы познакомиться с ней современному молодому читателю.
***
Она была первой. Первой обратилась к Николаю I с просьбой разрешить следовать за мужем в изгнание. Первой из 11 отправилась в Сибирь. Первой проложила «сибирский путь».
Именно на нее — первую — обрушилась самая большая «порция» жестокой непримиримости нового монарха к его «друзьям по 14 декабря».
Ей первой было суждено открыть мучительное «шествие» декабристских идеальных жен, которые так походили на древних своих предшественниц — русских святых благоверных княгинь.
А.Е. Розен писал в своих мемуарах о Екатерине Ивановне: «Женщина с меньшей твердостью стала бы колебаться, условливаться, замедлять дело переписками с Петербургом и тем удержала бы других жен от дальнейшего напрасного путешествия. Как бы то ни было, не уменьшая достоинств других наших жен, разделявших заточение и изгнание мужей, должен сказать положительно, что княгиня Трубецкая первая проложила путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма трудный, потому что от правительства дано было повеление отклонять ее всячески от намерения соединиться с мужем».
Розен несколько смягчил цель, которую преследовал монарх Николай I. На Е.И. Трубецкой был опробован тайный циркуляр, предписывавший всеми мерами преграждать проникновение в Сибирь декабристским женам.
То есть Трубецкая должна была «закрыть» тот сибирский путь, который она же и открыла.
А выполнить эту неблаговидную миссию должен был помочь иркутский губернатор И.Б. Цейдлер.
Приехав в Иркутск, Е.И. Трубецкая сразу же обратилась к нему за разрешением следовать дальше. В ответ Цейдлер стал настойчиво убеждать ее вернуться обратно.
Он выполнял нигде не опубликованную инструкцию, которую по воле монарха выработал петербургский секретный комитет.
В нем было 4 главных пункта:
1. Жена, следующая за своим мужем, теряет прежнее звание и признается женой ссыльно-каторжного.
2. Дети, что родятся в Сибири, поступят в заводские крестьяне.
3. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных взять с собой не дозволяется.
4. Отъездом в Нерчинский край уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших.
К этим жесточайшим мерам Николай I добавил личные «ограничительные правила», которые еще больше усугубляли и делали бесправным положение жен декабристов в случае смерти мужей.
Екатерина Ивановна подписала все эти документы и снова просила отправить ее дальше. Так началась полугодовая борьба, чтобы не сказать битва Трубецкой с Цейдлером, а по сути — с монархом, волю которого губернатор беспрекословно выполнял. Много этапов и периодов было в этой битве. Цейдлер менял тактику и тон разговора с Екатериной Ивановной, запугивания и устрашения сменяли беседы почти отеческого характера. Он сказывался больным и неделями не принимал княгиню. Он не отвечал на ее письменные прошения и не отправлял ее прошений в Петербург, уверяя, что это в Петербурге медлят с ответом.
Когда же принял Трубецкую «после долгой болезни», сообщил, что ей придется отправиться дальше вместе с каторжниками под конвоем и добавил, что из 500 отправляемых человек до места доходят не более трети.
Остальные погибают в пути. Но и это не остановило Екатерину Ивановну. И тогда случилось неожиданное: высокомерный, бескомпромиссно жестокий губернатор куда-то исчез. Перед княгиней Трубецкой стоял пожилой, все понимающий и сочувствующий ей человек во фраке, с глазами, полными сострадания, в которых стояли слезы, и торопливо говорил:
— Княгиня, голубушка, вы поедете, конечно, поедете...
Монаршие циркуляры, «ограничительные меры» и необходимость выполнить жестокосердные государевы установления повергла ниц эта хрупкая, но невиданно мужественная и преданная своему мужу княгиня. За эти полгода он так хорошо узнал ее чистую светлую душу, что, наверное, если бы позволяли его статус и светские приличия, он стал бы перед ней на колени и низко поклонился бы. И, видимо, встреча и такое нелегкое знакомство с княгиней Трубецкой остались самым прекрасным воспоминанием в его отданной государю и отечеству службе. И еще, наверно, как дорогую реликвию хранил И.Б. Цейдлер прошение к нему Екатерины Ивановны. Оно интересно и нам, потомкам этой великой женщины:
«Милостивый государь Иван Богданович!
Уже известно Вашему превосходительству желание мое разделить участь несчастного моего мужа, но, заметив, что Ваше превосходительство все старания употребляло на то, чтобы отвратить меня от такого намерения, нужным считаю письменно изложить Вам причины, препятствующие мне согласиться с вашим мнением.
Со времени отправления мужа моего в Нерчинские рудники я прожила здесь три месяца в ожидании покрытия моря.
Чувство любви к Другу (именно к Другу с большой буквы, а не просто мужу. — В.К.) заставило меня с величайшим нетерпением желать соединиться с ним. Но со всем тем я старалась хладно рассмотреть свое положение и рассуждала сама с собою о том, что мне предстояло выбирать.
Оставляя мужа, с которым я пять лет была счастлива, возвратиться в Россию и жить там во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой, или из любви к нему, отказавшись от всех благ мира с чистой и спокойной совестью, добровольно предать себя унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения и в надежде, что, разделяя все его страдания, могу иногда любовью своею хоть мало скорбь его облегчить?
Строго испытав себя и удостоверившись, что силы мои душевные и телесные никак бы не позволили мне избрать первое. А ко второму сердце сильно влечет меня».
Есть в этом прошении Трубецкой к Цейдлеру от 15 января 1827 г. изложение еще одной важной причины, которая объясняет ее стремление соединиться с мужем-каторжанином. И эта причина безраздельно соединяет ее (как и других жен декабристов) с ее древнерусскими предшественницами — великими русскими княгинями.
Екатерине Ивановне Трубецкой — единственной из 11 ее подруг — удалось мудро и просто объяснить глубинные, внутренние мотивы своего поступка:
«Но если б чувства мои к мужу не были таковы, есть причины еще важнее, которые принудили бы меня решиться на сие.
Церковь наша почитает брак таинством, и союз брачный ничто не сильно разорвать. Жена должна делить участь своего мужа всегда — и в счастии и в несчастии.
И никакое обстоятельство не может служить ей поводом к неисполнению священнейшей для нее обязанности.
Страдание приучает думать о смерти. Часто и живо представляется глазам моим тот час, когда, освободясь от здешней жизни, предстану перед великим Судьею мира и должна буду отвечать ему в делах своих, когда увижу, как венцом Спаситель воздаст за претерпенное на земле. Именно его ради, и вместе весь ужас положения несчастных душ, променявших Царствие Небесное на проходящий блеск и суетные радости земного мира».
Иван Борисович Цейдлер, втайне искренне жалея и сопереживая Трубецкой, безусловно, был поражен духовной зрелостью 25-летней княгини, глубиной и цельностью ее натуры. Без комментария он отправил письмо Екатерины Ивановны генерал-губернатору Восточной Сибири Лавинскому, коротко сообщив: «По получении письма я ей сделал письменный отзыв с прописанием всех тех пунктов, которые к женам преступников относятся... Выдав Трубецкой прогоны, разрешил выезд ее, и она отправилась за Байкал сего 20 января с прислугою из вольнонаемного человека и девушки».
***
Из «Записок» Е.П. Оболенского известны тайные «шаги» Екатерины Ивановны в пору ее «иркутского сидения»:
«Вопреки всем полицейским мерам, скоро дошла весть, что княгиня Трубецкая приехала в Иркутск. Нельзя было сомневаться в верности известия, потому что никто не знал в Усолье о существовании княгини и потому выдумать известие о ее прибытии было невозможно...
Один из местных жителей помог связаться с Трубецкой первым восьмерым декабристам-каторжникам».
Оболенский продолжает рассказ: «Он верно исполнил поручение — и через два дня принес письмо от княгини Трубецкой, которая уведомляла о своем прибытии, доставила успокоительные известия о родных и обещала вторичное письмо.
Письмо вскоре было получено, и мы нашли в нем пятьсот рублей, коими княгиня делилась с нами. Тогда же предложила она нам написать к родным, с обещанием доставить наше письмо... Случай благоприятный был драгоценен для нас, и мы им воспользовались, сердечно благодаря Катерину Ивановну за ее дружеское внимание».
Сергея Петровича впервые в Сибири Трубецкая увидела только перед отправкой восьмерых осужденных из Усолья еще дальше — в Нерчинские рудники, их всех собрали в Иркутске перед отправкой за Байкал.
«Но начальство, — рассказывал Оболенский, — не хотело допускать этого свидания и торопило нас к отъезду. Мы медлили, сколько могли, но, наконец, принуждены были сесть в назначенные нам повозки. Лошади тронулись. В это время я вижу Катерину Ивановну, которая приехала на извозчике и успела соскочить и закричать мужу. В мгновение ока Сергей Петрович соскочил с по возки и был в объятиях жены.
Долго продолжалось это объятие, слезы текли из глаз обоих. Полицмейстер суетился около них, прося их расстаться друг с другом. Напрасны были его просьбы.
Его слова касались их слуха, но смысл их для них был непонятен. Наконец, однако ж, последнее «прости» было сказано».
«Чтобы еще более оценить величину подвига Трубецкой... надо помнить, что все это происходило в 20-х годах, когда Сибирь представлялась издали каким-то мрачным, ледяным адом, от куда, как с того света, возврат был невозможен и где царствовал произвол», — писал Н.А. Белоголовый.
***
Приехав в Благодатский рудник, Екатерина Ивановна первым делом направилась к тюрьме, вернее к забору, огораживающему тюрьму. Она долго вглядывалась в тех, кто был на тюремном дворе и, наконец, с трудом узнала мужа. Блистательный Серж Трубецкой, князь, герой Отечественной войны и гордость древнего рода Трубецких был в коротком оборванном тулупчике, который он подпоясал какой-то грязной веревкой, в кандалах, обросший спутанными волосами и бородой. Это так потрясло Екатерину Ивановну, мужественно продержавшуюся целое полугодие на нравственной пытке, что она прямо у забора упала в обморок.
Через несколько дней в Благодатск прибыла М.Н. Волконская.
Е.П. Оболенский с благодарностью и восхищением писал о них:
«С их прибытием и связь наша с родными и близкими сердцу получила то начало, которое уже потом не прекращалось. Их родственной почтительности доставлять родным нашим те известия, которые могли их утешить при совершенной неизвестности о нашей участи.
Но как исчислить все то, чем мы им обязаны в продолжение стольких лет, которые ими посвящены были попечению о своих мужьях, — а вместе с ними и об нас?»
***
Сохранилось несколько описаний внешнего облика Катерины Ивановны Трубецкой, сделанных в разное время и разными людьми — и ее подругами по сибирскому изгнанию, и декабристами, и местными жителями.
Хочется привести некоторые, ибо каждое описание высвечивает все новые свойства этой удивительной женщины.
Н.А. Белоголовый (он тогда был подростком):
«Она была небольшого роста, с приятными чертами лица и большими кроткими глазами. И иного отзыва о ней не слыхал, как вот, что это была олицетворенная доброта, окруженная обожанием не только своих товарищей по ссылке, но и всего оёкского населения, находившего всегда у нее помощь словом и делом».
Е.П. Оболенский:
«Екатерина Ивановна Трубецкая не была хороша лицом, но тем не менее могла всякого обворожить своим добрым характером, приятным голосом и умною, плавною речью. Она была образованна, начитанна и приобрела много научных сведений во время своего пребывания за границей.
Немалое значение в образовательном отношении оказало на нее знакомство с представителями европейской дипломатии, которые бывали в доме ее отца, графа Лаваля. Граф жил в прекрасном доме на Английской набережной, устраивал пышные пиры для членов царской фамилии, а по средам в его салон собирался дипломатический корпус и весь петербургский бомонд».
А вот какой видела ее Волконская:
«Каташа была нетребовательна и всем довольствовалась, хотя выросла в Петербурге, в великолепном доме Лаваля, где ходила по мраморным плитам, принадлежавшим Нерону и приобретенным ее матерью в Риме. Но она любила светские разговоры, была тонкого и острого ума, имела характер мягкий и приятный».
А.Е. Розен, не скрывая своего восхищения, рассказывает о Каташе так:
«Не уменьшая достоинств других наших жен, разделявших заточение и изгнание мужей, должен сказать положительно, что княгиня Трубецкая первая проложила путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма трудный, потому что от правительства дано было повеление отклонить ее всячески от намерения соединиться с мужем.
Екатерина Ивановна Трубецкая была не красива лицом, не стройна, среднего роста, но когда заговорит, — так что твоя краса и глаза, — просто обворожит спокойным, приятным голосом и плавною, умною и доброю речью, так все слушал бы ее. Голос и речь был отпечатком доброго сердца и очень образованного ума — от разборчивого чтения, от путешествий и пребывания в чужих краях, от сближения со знаменитостями дипломатии».
***
Екатерина Ивановна вместе с Волконской сняли крошечную избушку, крытую дранью, с холодными сенями и двумя маленькими подслеповатыми окошками на улицу. О размерах этого их постпетербургского «дворца» поведала Волконская: если лечь головой к стене, ноги упираются в дверь. Зато в их жилище был избыток свежего воздуха: между венцами и бревнами зияли такие щели, что зимой волосы женщин примерзали к бревнам.
Почти год, проведенный в Нерчинске княгинями — «пионерками», был настолько тяжелым, казалось, выше их человеческих возможностей, что остальные годы каторги в Чите и Петровском заводе показались им и не такими уж страшными.
Прежде всего обе женщины очутились лицом к лицу с неведомой им прежде проблемой скудости средств, а потом и почти полным их отсутствием, ибо по монаршему произволению, родственникам запрещалось посылать им деньги и продукты. Лишь очень небольшая сумма выделалась на ежемесячное пропитание, и та находилась в ведении коменданта...
Мария Волконская вспоминает, что и эти скудные средства они тратили на еду — но не для себя, а для мужей. Причем не только на своих, но и еще на шестерых их товарищей (в Благодатском руднике в тот 1827 год отбывали каторгу декабристы Е.П. Оболенский, А.З. Муравьев, В.Л. Давыдов, братья Андрей Иванович и Петр Иванович Борисовы, А.И. Якубович).
Обе женщины отказывали себе во всем. Волконская рассказала в мемуарах, что наступило время, когда стало особенно трудно: «У Каташи не осталось больше ничего. Мы ограничили свою пищу: суп и каша — вот наш обеденный стол. Ужин отменялся. Каташа, привыкшая к изысканной кухне отца, ела кусок черного хлеба и запивала его квасом».
В Благодатском Каташа вынуждена была ходить в старых ботинках в стужу, потому что из своих роскошных зимних сапог сшила — сама — шапочку для одного из декабристов, который отчаянно мерз в руднике.
И в то же время — «как сейчас вижу перед собой Каташу с поваренной книгой в руках, готовящую для них (декабристов) кушанья и подливы» — пишет Волконская.
Однажды за «квасным» ужином Трубецкую застал один из сторожей тюрьмы и так несказанно удивился ее «разносолам», что сказал об этом Сергею Петровичу. Только тогда узники узнали о крайне стесненном положении княгинь, и можно только представить, какую нежность и восторг вызвали мужество и самоотвержение женщин в их сердцах.
Все дружно отказались от обедов, а тюремные солдаты, не менее своих поднадзорных восхитившиеся добротой «барынь», предложили свои услуги — стали сами готовить еду для узников.
Но не только о пище для своих страдальцев заботились княгини, еще год назад не ведавшие, как обходиться без горничных и прислуги в самых элементарных бытовых и житейских делах. В Нерчинске они, опять же экономя на себе и своих нуждах, покупали ткани и — как могли — шили одежду «для своих». Не только мужья, но все восемь узников-декабристов, стали их семьей.
И у всех восьми, работавших в тесном, грязном забое, быстро рвалась и изнашивалась одежда. И все восемь — бывших великосветских мужчин и радовались и умилялись, были безмерно благодарны этим неискусно и неловко сшитым одеждам, как и часто не очень съедобным «произведениям» кулинарного искусства Каташи Трубецкой.
Богатство души, нравственные ценности, действенная, всеобъемлющая любовь вытеснили все бытовое, классово-кастовое, социально значимое когда-то, в прошлой жизни.
И можно только диву даваться, какой невообразимый «выверт» — социальный, психологический, этический, гуманистический — совершился в наш, ХХI-й просвещенный век, отстоящий на два столетия от этого времени, когда дочери бывших крестьян, с детства приученные ко всем житейским нуждам — и шитью, и приготовлению пищи, и уходу за домашними животными, и великому множеству умений их матерей, приехав в города и «оседлав» «богатеньких Буратино», стали пусть и «со слоновьей грацией» — изображать сословие барственное, не делать ничего и жадно, ненасытно потреблять, потреблять все материальное.
Самое же забавное — иное определение и не подходит, — что эти нынешние «барыни-крестьянки» на удивление похожи, почти неразличимы внешне — будто некто сработал их на одной поточной линии, а потом они сами, одев себя в одинаковые тряпки из одинаковых «бутиков» и выкрасив волосы, сделав одинаковый макияж в одних и тех же салонах «красоты» и подправив свои крестьянские формы в одних и тех же фитнес клубах, поместились с помощью кошельков их «бизнес-мужей» в одинаковые избушки-дворцы в «элитных» коттеджных деревеньках.
И все это так сумеречно-скучно, что всякое живое русское сердце ищет свет нравственной отрады, идеала, высоких поступков и чувств в высокородных, добровольных изгнанницах века ХIХ-го.
Свет этот негасим уже два столетия. И будет негасим, пока жива Россия и старушка-земля...
***
Один из восьми Благодатских узников Е.П. Оболенский рассказал о том, как воспринимали они самоотвержение жен двух своих товарищей:
«Прибытие этих двух женщин — русских по сердцу, высоких по характеру, благодетельно подействовало на нас всех. С их прибытием у нас составилась семья.
Общие чувства обратились к ним, и их первою заботою были мы же: своими руками они шили нам то, что казалось необходимым для каждого из нас. Остальное покупалось ими в лавках — одним словом то, что сердце женское угадывает по инстинкту любви, этого источника всего высокого, было угадано ими и исполнено».
И добавляет — с чувством великой признательности и доброго юмора: «Как не вспомнить импровизированные блюда, которые приносились нам в нашу казарму Благодатского рудника — плоды трудов княгинь Трубецкой и Волконской, в которых их теоретическое знание кухонного искусства было подчинено совершенному неведению применения теории к практике. Но мы были в восторге, и нам все казалось таким вкусным, что едва ли хлеб, недопеченный рукою княгини Трубецкой, не показался бы нам вкуснее лучшего произведения первого петербургского булочника».
Почти год провели княгини Трубецкая и Волконская в Благодатском руднике возле своих мужей и друзей декабристов. Год, полный лишений, болезней, душевных и физических страданий и невыносимых условий жизни.
Для восьмерых декабристов и двух жен это был самый тяжелый год из всех, проведенных ими на каторге.
В сентябре 1827 декабристов из Благодатского рудника перевели в Читинский острог. О радости встречи читинских узников с прибывшими из ада Благодатского рудника писали почти все декабристы, оставившие мемуары.
Не меньшей радость встречи была у женщин. Прибывшие княгини Трубецкая и Волконская застали здесь А.Г. Муравьеву, Е.П. Нарышкину и А.В. Ентальцеву.
Вскоре к ним присоединились А.И. Давыдова, Н.Д. Фонвизина и невеста Анненкова Полина Гебль.
В Чите женщины очень подружились и поистине составляли одну семью. Как писала П. Анненкова, «все было общее — печали и радости, все разделялось, во всем друг другу сочувствовали. Всех связывала тесная дружба, а дружба помогала переносить неприятности и заставляла забывать многое».
Они были молоды и жизнерадостны. И это тоже помогало во многих невзгодах. Их не оставляло и чувство юмора, и умение посмеяться над тем, что «истинно смешно». Женщины были добры, ласковы и непринужденны в отношении друг друга. Придумали прозвища, которые отметали светскую принужденность и устанавливали простую доверительность. Нарышкина была Лизхен, Трубецкая получила ласковое прозвище Каташа, Муравьева стала Мурашкой, а Фонвизина — Визинкой...
Строгости первых лет в Читинском остроге вызвали «тихий бунт» женщин, так как свидания с мужьями разрешались лишь два раза в неделю — всего по часу. При этом — в присутствии офицера. Жены придумали — садиться на большом камне против тюрьмы и пользоваться любой возможностью перекинуться хоть несколькими словами с декабристами. И не только мужьями.
Каташа «пошла дальше». Здесь помог скверный случай. Как правило, солдаты отгоняли сидящих на камне женщин. Но однажды самый грубый солдат ударяет Катерину Ивановну. Возмущены все — и узники, и жены.
Но если первые совершенно бесправны, то женщины немедленно отправляют жалобу в Петербург и гневно рассказывают о случившемся родственникам.
А Трубецкая с этого времени устраивает демонстративные «приемы» у тюрьмы. Она приносит стул, усаживается удобно и беседует с арестантами — не только с мужем, — которые собираются у стены тюремного двора.
Выстраивается целая очередь жаждущих общаться с Екатериной Ивановной. Так сообщаются вести и новости из Петербурга и Москвы, так обмениваются самой разной информацией. И хотя приходится говорить очень громко, почти кричать, узники чувствуют, что не оторваны от мира, что рядом верные помощницы, которые никого не оставят в беде и печали.
Екатерина Ивановна щедро дарила им эту уверенность и радость общения.
Щедра она была, как и Сергей Петрович, и в делах материальных. В Читинском остроге декабристы жили артелью — а это значит, что книги, вещи, продукты были общими. Как общими были и денежные взносы на все это. Каждый из декабристов вносил в артельную кассу столько, сколько могли прислать родственники. Были и такие, кому не присылали денег вообще. Поэтому основу артельной кассы составляли взносы богатых узников.
С.П. Трубецкой (а значит и Каташа) ежегодно вносили в кассу артели от двух до трех тысяч, как Волконский и Никита Муравьев, а Фонвизин — до тысячи. Это при том, что позднее женатые вели отдельное хозяйство.
***
В Чите — и это продолжалось в Петровском заводе — женщины взяли на себя добровольную и очень непростую обязанность писать за узников. Декабристам в годы каторги была запрещена переписка. Как свидетельствовал И.Д. Якушкин в «Записках», Е.И. Трубецкая писала родным и близким десяти — и даже больше — декабристов. Это были письма под диктовку или черновики, которые декабристы отдавали женщинам.
Женщины писали от своего имени, и не просто излагали содержание черновиков — они чаще всего вели некие собеседы в письмах. Они ободряли, поддерживали родных, сообщали даже самые мелкие подробности жизни узников. Женщины хорошо понимали, что родственникам, особенно родителям, дорога каждая мелочь, каждая подробность жизни их взрослых детей.
Чтобы понять, насколько тяжела была нагрузка на каждую из жен, достаточно вспомнить соотношение: 120 узников и 11 женщин. Причем писали они не к одному только адресату — родственников и близких у узников было несколько.
Каждой женщине — во все годы Читинского и Петровского заточения — приходилось писать от десяти до двенадцати писем в неделю. И это не было пределом для Екатерины Ивановны и Марии Николаевны, которые были знакомы со многими родственниками декабристов. Их «эпистолярная нагрузка» нередко доходила до 30 писем «в почту». А почта отправлялась один раз в неделю. Доходила же до адресатов — если доходила — не ранее, чем через два месяца. Ибо на тройную цензуру — комендант, канцелярия иркутского генерал-губернатора, III Отделение — уходило немало времени, и 2 месяца было минимальным сроком получения весточки и в Сибири, и в Петербурге. Отставание от событий, происходивших в мрачных сибирских «норах», и в России нередко составляло полугодие. И страшно было получать «приветы и поцелуи» умершему в Петровском заводе ребенку или спрашивать о здоровье матери или свекрови, которой уже не было на свете.
За почти три года пребывания в Чите — трудных, однообразных и не сулящих надежд — только 2 февраля в дом Трубецких пришла настоящая радость и счастье.
Екатерина Ивановна родила дочь Александру. С ней, шестимесячной крохой, она проделала путь в новый острог — в Петровский завод.
Год в Нерчинске, три года в Чите. И, наконец, специально для декабристов выстроенная тюрьма в Петровском заводе. Потерей здоровья, а некоторые декабристы и жизнью заплатили, во-первых, за неосмотрительность коменданта Лепарского — он болотистую низину, в которой была выстроена тюрьма, принял за удобный милый лужок с цветами и изумрудной зеленью, а во-вторых, за торопливость исполнения монаршего приказа поскорее разместить в плохо построенной, невысохшей тюрьме своих «друзей по 14 декабря». Мало того, в этом остроге-новостройке были такие маленькие, а главное неудобно расположенные окна, что даже среди дня в камерах было почти темно.
Екатерина Ивановна писала матери об этой новой тюрьме: «Мы все находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не разрешили взять с собой детей, но если бы даже позволили, то все равно это было бы невыполнимо из-за местных условий и строгих тюремных правил... Если позволите, я опишу вам наше тюремное помещение. Я живу в очень маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени от пола, выходит в коридор, освещенный также маленькими окнами. Темь в моей комнате такая, что мы в полдень не видим без свечей. В стенах так много щелей, ото всюду дует ветер, и сырость так велика, что пронизывает до костей».
О том же 21 июня 1830 г., Екатерина Ивановна писала отцу, графу Лавалю: «Я приехала в Сибирь ради мужа — чтобы заботиться о нем». Но для этого ей приходится заключить себя в тюрьму вместе с ним — «настоящую могилу, узкую, сырую и нездоровую». Мало того, она, оставляя дома свою малышку Александру, подвергает опасности жизнь ребенка.
А перед этим она писала прошение Бенкендорфу разрешить ей видеться с мужем у себя дома ежедневно, как это было позволено в Чите. Ибо в тюрьме быть с ребенком не могла — она подробно описала шефу III Отделения невыносимые условия жизни в Петровском заводе. И снова женщины устраивают настоящий бунт.
Они засыпают письмами Петербург и Москву — родным, близким, светским знакомым, в которых живописуют условия, в которые попали после Читы, считая их в «тысячу раз худшими». Посылали жалобы и прошения и к Бенкендорфу.
Говоря о бунте женщин, оказавшихся в поистине адовых условиях в тюрьме Петровского завода, следует иметь в виду, что на этот бунт решались только те, родственники которых были близки ко двору, с которыми считался неукротимый монарх: Волконская, Трубецкая, Муравьева, Нарышкина, Фонвизина...
***
Женщины приехали в Петровский завод раньше партии заключенных. А.Г. Муравьевой удалось купить дом прямо напротив острога. И когда декабристы пришли в Петровский, женщины «выстроились» именно у этого дома и приветствовали всех.
И Екатерина Ивановна возле каземата построила собственный дом. Рядом и напротив расположились дома других декабристских жен — образовалась настоящая улица, которую назвали Дамской. А местные жители окрестили ее Барской.
Екатерине Ивановне в Петровском заводе, как и на поселении в Оёке, а потом в Иркутске, удалось так разумно, уютно, даже комфортно организовать свой дом и быт, будто за окном вовсе не было безнадежной Сибири.
Свой дом на Дамской улице она описала сестре Зинаиде Лебцельтерн в мае 1836 г.: «У нас двухэтажный дом. В нижнем — комната для служанки и кладовые. В верхнем этаже три комнаты. Я сплю в 1-й из них с Никитой и его кормилицей. Другую занимают две малышки и их няня, а средняя служит гостиной, столовой и кабинетом для учебных занятий Сашеньки. Окна наши выходят на тюрьму и горы, которые нас окружают. Ты, конечно, знаешь, что Петровск представляет собой заболоченную впадину среди высоких гор, покрытых редким лесом.
Вид их не имеет ничего веселого».
В Петровском заводе у малышки Александры появляются сестренка Елизавета (1834 г.), братишка Никита (1835 г.) и еще одна сестренка Зинаида (1837 г.). За год до отъезда из Петровского, в 1838 г., Екатерина Ивановна родит еще одного сына — Владимира, которого через год, перед самым отъездом на поселение они похоронят. 5-летний Никита переживет его всего на один год — Трубецкие похоронят его уже в Иркутске.
Через год их ждут новые похороны. Новорожденная в 1841 г. Екатерина умрет в тот же год. Последние детские похороны ждали Трубецких в 1845 г. — умерла их годовалая Софья. У Трубецких останутся три дочери и сын.
Причем двое из них перешагнут век XX-й: Елизавета (в замужестве Давыдова) 1834-1918, и Зинаида — (в замужестве Свербеева) — 1837-1924. На жизнь Александры и Ивана Сибирь наложит свою беспощадную печать уже в России: оба едва минуют 30-летие.
Заботами о муже, детях, доме, обо всех декабристах, нуждавшихся в ее помощи и поддержке, огромным объемом корреспонденции и множеством других хлопот были заполнены девять лет пребывания Трубецкой в Петровском заводе. В письмах декабристов, вышедших до 1839 г. на по селение, то и дело мелькает ее имя — это их добрые благодарные воспоминания о княгине Трубецкой времен Петровского завода. Вот только два из них.
Декабрист Петр Николаевич Свистунов 2 сентября 1831г. восторженно сообщал брату Александру:
«Княгиня Трубецкая — ангел доброты. Трудно найти такую добрую, самоотверженную и милосердную женщину, как она. Я часто сравниваю ее с Аглаей (так в семье Свистуновых звали сестру Петра Николаевича Глафиру. — В.К.), которую особенно люблю, и как-то сказал княгине, что самое для меня заветное желание — увидеть их впоследствии друзьями».
Скупой на похвалы Матвей Иванович Муравьев-Апостол писал другу И.Д. Якушкину: «Его (Трубецкого. — В.К.) жена воистину очаровательна и соединяет с значительным умом и развитием неистощимый запас оброты». Доброта была основой, фундаментом жизни обоих супругов Трубецких, их любви, их самоотвержения, их отношения к людям.
Однако к природной доброте Екатерины Ивановны Господь присовокупил талант организаторский и еще одно качество, которое в наш прагматический век мы называем предприимчивостью. И это всегда делало доброту Трубецкой действенной.
Уже в пору своего вынужденного иркутского сидения и борений с губернатором Цейдлером эта изнеженная, избалованная и, казалось бы, безумно далекая от реалий жизни светская женщина, барыня естественно и просто приблизилась к своему «страшно от нее далекому народу».
Каким-то образом она знакомится и делает своим помощником сектанта-духобора — и через него вступает в «недозволенную переписку» с близкими.
25-летняя Екатерина Ивановна — непостижимым образом — там же, в Иркутске знакомится и делает своим надежным помощником известного сибирского купца Е.А. Кузнецова. Он многие годы потом был посредником в нелегальных сношениях декабристов. А провожая еще в Красноярске занемогшего Карла Воше в Петербург, сумела так ловко запрятать письма к родителям, что ни один обыск их не обнаружил.
Эта ее деятельная доброта по сути спасла и жизни всех петрашевцев.
Спустя 25 лет после декабристов на сибирскую каторгу были обречены петрашевцы. Около недели пробыли они в декабре 1849 г. в тюрьме в Тобольске — вместе с уголовниками. Многие из петрашевцев не имели никаких средств. Жившая в это время на поселении Фонвизина не только добилась тайного свидания с узниками, но одарила их Библией, в которую вложила деньги, помогала получить им пищу, одежду, ободряла их, как могла. Когда петрашевцев распределили по губерниям и заводам, «эстафету» приняла Е.И. Трубецкая.
Е.П. Оболенский успокаивал брата Константина, который беспокоился о судьбе их родственника петрашевца Н.С. Кашкина: «Везде — по пространству всей Сибири, начиная от Тобольска, — в Томске, Красноярске, Иркутске и далее за Байкалом — он найдет наших, которые все, без исключения, будут ему помощниками и делом и словом» и советует обращаться «прямо к Катерине Ивановне Трубецкой».
Екатерина Ивановна стала своеобразным штабом, куда стекались сведения о распределении по сибирским губерниям петрашевцев, и информация о том, кому из них в чем помочь и как. Потом эта информация отправлялась по местам поселения декабристов — именно благодаря помощи всех декабристов удалось выжить петрашевцам.
Уже из Кургана, куда был отправлен на поселение в октябре 1838 г., П.Н. Свистунов с доброй улыбкой повествует о жизни Каташи Трубецкой: «Княгиня Трубецкая еще в Петровском (срок каторги ее мужа истекал только в 1839 г.), который должна покинуть будущим летом. У нее две дочери и два сына (Петр Николаевич ошибся: три дочери и сын). Трое младших очень красивые дети.
Заботы о них и воспитание старшей отнимают у нее все время. Я не знаю, каким образом она устраивается, чтобы все успеть, не покидая своей кушетки, так как постоянно лежит на ней в своей величественной позе.
Но в хозяйстве полный порядок благодаря деятельности ее мужа, встающего на свои ходули и измеряющего ими пространство подобно жителю ланд.
Княгиня чувствует себя счастливой, так как ее запросы весьма умеренны. Можно сказать, что она создана специально, чтобы находиться в этом положении. У нее есть какие-то надежды, что она сможет переехать сюда и здесь обосноваться, подобно семье Анненковых, чего я ей желаю всей душой».
А в апреле 1839г. П.Н. Свистунов серьезно защищает Екатерину Ивановну перед сестрой Александрой: «Ты ошибаешься, дорогой друг, насчет княгини Трубецкой, что отсутствие у нее воображения заставляет ее довольствоваться лишь материальным благосостоянием. Не понимаю, почему ты составила о ней такое плохое представление. Действительно, у нее нет должного вкуса к изящным искусствам, но во всем остальном она обладает развитым умом. Она прекрасно может вести беседы обо всем, много читает, и ее подчеркнутое нежелание к передвижениям нисколько не влияет на ее душевную активность.
Она счастлива в семье, у нее есть узкий круг друзей, с которыми часто видится, когда хочет, а кроме того, она обладает тем качеством, что называют «счастливой натурой», которая заставляет ее во всяком положении видеть все с хорошей стороны и этим быть глубоко удовлетворенной, ни когда не огорчаясь ни на минуту. В этом ей очень помогает ее благочестие».
Письмо от 23 марта 1832 г., когда еще была запрещена переписка декабристов с родными (из Петровского завода за П.Н. Свистунова писала Екатерина Ивановна Трубецкая), очень выразительно рисует ее христианскую убежденность. Она пишет: «Мы часто с ним (Свистуновым) спорим вот о чем: я доказываю, что, даже имея сильную и безграничную веру в доброту и всемогущего Бога, невозможно было бы поверить в бесконечность мук даже на этом свете. Никоим образом не в состоянии предугадать будущее, я все же твердо верю, что когда-нибудь наши страдания смягчатся, а может быть, и совсем прекратятся. И эта мысль моя придает одновременно и мужество, и смирение».
Переписка самих супругов Трубецких в Петровском заводе тоже была очень обширной. Они переписывались с родными и близкими в Петербурге и Москве. И касалась она не только бытовых, событийных тем.
Екатерина Ивановна живо интересовалась всем, что происходило в России и мире, и постоянно просила присылать новинки литературы, музыки. Сергей Петрович просил книги и журналы по различным отраслям знаний. Им присылали отечественную и зарубежную литературу, книги, журналы, учебники, энциклопедические словари, каталоги, испанскую и греческую грамматику, итальянский словарь, научные труды по химии, медицине, физике, математике и т.д. Уже в Петровском у них составилась отличная библиотека, и ею пользовались все декабристы.
И хотя до наших дней дошла лишь очень небольшая часть корреспонденции (а писем Екатерины Ивановны почти совсем нет), — она свидетельствует о безупречном и строгом литературном вкусе Е.И. Трубецкой. В одном из писем сестре она, например, сообщает, что художественных достоинств в произведениях таких авторов, как Булгарин, Жанен, Э.Сю, нет и пеняет той, что сестра ошибается в их оценке.
Екатерина Ивановна очень продуманно и системно — вместе с Сергеем Петровичем — занимается образованием детей. Сергей же Петрович даже разработал собственную методику преподавания — не только общеобразовательных предметов, но и теории музыки, иностранных языков. А из сибирских дневников 1837-1839 гг., которые вел Трубецкой в Петровском заводе, становится ясно, какое важное значение придавали супруги Трубецкие детскому чтению.
На поселение в июле 1839 года С.П. Трубецкого отправили сначала в село Оёк Иркутской губернии — в 30 верстах от Иркутска. Свой дом в Петровском заводе Екатерина Ивановна продала горному ведомству. Трубецкие с детьми добрались до Иркутска только первого сентября. Здесь узнали о своем назначении в Оёк, здесь же и постигло их первое тяжелое горе — умер годовалый Владимир. Об этом писал И.И. Пущин, оказавшийся в Иркутске по пути на Туркинские минеральные воды, И.Д. Якушкину в ноябре 1839 г.:
«С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка. С христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе».
При отъезде из Петровского завода у супругов Трубецких было пятеро детей: 9-летняя Александра, 5-летняя Елизавета (Ляка), трех с половиной летний Никита, двух-летняя Зинаида и годовалый Володя.
Из Оёка Екатерина Ивановна писала сестре в Неаполь: «В настоящее время мы живем в крестьянской хате весьма неудобно и тесно.
У детей нет места ни побегать, ни пошевелиться, и мы до такой степени сжаты, что я не могу найти никакого серьезного занятия или приняться за какую-нибудь длительную работу, а это для меня большое лишение.
Сергей очень старается подвинуть вперед дело предпринятой нами постройки. Это будет до вольно маленький, зато удобно расположенный дом, который, я надеюсь, будет теплым. Я жду с нетерпением результата, больше для детей, чем для себя, того времени, когда можно будет в нем поселиться».
И хотя от родных Трубецкие получили значительные суммы на переезд и строительство дома, их семейный бюджет был невелик, и в 1842 г. Трубецкой писал Якушкину, что они должны жить более, нежели чем скромно. Однако они всегда выкраивали на взносы в малую декабристскую артель, как и на помощь сельским жителям.
Как поселенец Сергей Петрович получил земельный надел в 15 десятин и тут же возвратил его местным крестьянам, чтобы помочь сельскому обществу.
Князь Трубецкой занялся в Оёке сельским хозяйством: разведением скота, лошадей, выращиванием в, казалось бы, неподходящих природных условиях фруктовых деревьев, самых разных огородных культур, у него вызревала даже кукуруза.
Родным Екатерина Ивановна сообщала: «Огород дает нам в смысле овощей все, в чем мы можем иметь нужду в течение года. Мы имеем несколько коров, которые также помогают сводить концы с концами».
В 1840 году Трубецких постигла новая беда — умер второй сын Никита. К этому времени сибирские тяготы и испытания стали давать о себе знать: Екатерина Ивановна довольно часто болела. А в 1842 году захворала настолько серьезно, что послала своим сестрам письмо- завещание: «Когда меня не станет, я вам доверяю своих мужа и детей. Позаботьтесь о них, сделайте так, чтобы они ни в чем не нуждались. Пока Сергей жив, место его дочерей подле него. Они должны помогать ему, облегчить последние дни его, закрыть ему глаза».
Никогда не изменяла Екатерина Ивановна девизу своей молодости — всегда заботиться о муже.
В мае 1843 года Екатерина Ивановна разрешилась сыном Иваном. А спустя год — родилась дочь Софья, которой суждено было прожить всего 13 месяцев.
Потери детей еще больше усугубили нездоровье Екатерины Ивановны. Несгибаемая княгиня почувствовала, что и ее собственное здоровье, и особенно детей, в отдаленном от города Оёке — под угрозой. Просила родных хлопотать о переводе семейства в Иркутск. Осенью 1845 года разрешение на переезд в Иркутск пришло, но только для Екатерины Ивановны и детей. Сергей Петрович должен был оставаться в Оёке и только навещать семью в Иркутске.
Мать Трубецкой Александра Григорьевна купила для семьи бывшую дачу губернатора И.Б. Цейдлера близ Знаменского монастыря — с огромным садом. А в 1847 г. Александра Григорьевна стала хлопотать об определении своих внучек Елизаветы и Зинаиды в открывшийся в Иркутске Девичий институт. Просьбу графини А.Г. Лаваль удовлетворили, и девочки учились в этом институте — и под своей фамилией.
В 1846 г. А.Г. Лаваль снова обратилась к Николаю I разрешить дочери — Е.И. Трубецкой — приехать в Петербург, чтобы проститься с умирающим отцом. Александра Григорьевна клятвенно обещала, что об этом приезде никто не будет знать, а Трубецкая, повидавшись с отцом, сразу же возвратится в Сибирь.
Монарх категорически отказал и велел напомнить условие 1826 г. — ехать за мужем без права на возвращение.
В 1847 г. С.П. Трубецкой переехал к семье в Иркутск.
К этому времени довольно большая иркутская декабристская колония заметно поредела: не стало Лунина, Никиты Муравьева. Но оставшиеся в Иркутске и окрестностях декабристы жили дружной семьей. Н.А. Белоголовый, автор книги «Из воспоминаний сибиряка о декабристах» писал: «Двумя главными центрами, около которых группировались иркутские декабристы, были семьи Трубецких и Волконских, так как они имели средства жить шире, и обе хозяйки — Трубецкая и Волконская своим умом и образованием, а Трубецкая — и своей необыкновенной сердечностью — были как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую колонию. Присутствие же детей в обеих семьях вносило еще больше оживления и теплоты в отношения».
Дом Трубецких, писал И.Д. Якушкин, «всегда набит слепыми, хромыми и всякими калеками». Поэтому у их сына Вани, которому только 10 лет (в 1853г. — В.К.), «премного бедных, за которыми ухаживает». Старшая Саша (ей в 1853г. 23 года. — В.К.) — «добра, как ангел, чудная девочка и до того привязана к родителям, что не хочет решиться их оставить. Преумнейшая особа и одарена многими талантами» — сбылись пред сказания И.Д. Якушкина, который, когда Саше было всего два года, написал в одном из писем из Петровского завода: «Добрая Катерина Ивановна... занимается своей Сашенькой беспрестанно, и к тому же так благоразумна, что Сашенька теперь уже премилое дитя и, наверно, будет преблаговоспитанная девушка».
***
Почти 15 лет прожили Трубецкие на поселении в Иркутске. Время неумолимо приближалось к году 1854-му. К этому времени Екатерина Ивановна жила в Сибири уже 28 лет.
Шенрок: «Екатерина Ивановна истощила все сокровища своей души на поддержание в муже бодрости в перенесении стрясшегося над ним злосчастия, на утешение и облегчение его положения».
Летом 1854 г. Екатерина Ивановна тяжело заболела.
Ее дочь Александра (к этому времени уже Ребиндер) писала сестре Бестужевых Елене Александровне: «Ее здоровье очень меня беспокоит, дай Бог, чтобы оно скорее поправилось. Теперь туда приехал Якушкин с сыном, папенька и маменька очень были рады видеть его после восемнадцатилетней разлуки».
Видимо, это была последняя встреча с теми друзьями, которые жили далеко от Иркутска.
14 октября 1854 года Екатерины Ивановны Трубецкой не стало. Ее хоронил весь Иркутск.
Сибирское изгнание пережили восемь из 11 жен.
Первой — в 1832 г. — ушла А.Г. Муравьева, еще в Петровском заводе. Через семь лет за ней последовала К.П. Ивашева — на поселении в Туринске. В 1854 г. и Екатерина Ивановна навсегда осталась в Сибири. Вместе с тремя малолетними детьми она похоронена в Иркутском Знаменском монастыре.
Н.А. Белоголовый вспоминал: «Дом Трубецких со смертью княгини стоял как мертвый.
Старик Трубецкой продолжал горевать о своей потере и почти нигде не показывался. Дочери его все вышли замуж, сын же находился пока в возрасте подростка».
После смерти Екатерины Ивановны у Сергея Петровича впереди оставалось всего шесть лет: после амнистии 1856 г. он вернулся в Россию. Так как жить в столицах не дозволялось, он уехал в Киев к старшей дочери Александре (в замужестве Ребиндер). Прожил там год, и еще год жил в Одессе. За год до смерти ему было разрешено жить в Москве.
В ноябре 1860 г. князя С.П. Трубецкого не стало. Могила его счастливо сохранилась до сих пор — Сергею Петровичу Трубецкому, а значит и Екатерине Ивановне, чей прах в далекой Сибири, — можно поклониться на подворье Новодевичьего монастыря в Москве.
***
Екатерина Ивановна в Чите вела переписку Николая и Михаила Бестужевых, как и М.К. Юшневская. Безусловно, Н. Бестужев писал портреты и Екатерины Ивановны, и Сергея Петровича не раз. К сожалению, они не сохранились. До наших дней дошли их портреты, когда все они были в Петровском заводе.
Однако сохранившаяся фототипия миниатюры на слоновой кости, по мнению И.С. Зильберштейна, и по возрасту, и по тому, что Екатерина Ивановна изображена в простом домашнем платье, что было немыслимо в Петербурге, относится к первым годам ее пребывания в Сибири и датирует миниатюру 1828 годом.
Ее лицо на этой миниатюре совершенно подтверждает словесные описания лица и всего об лика Екатерины Ивановны. От него исходит мягкий добрый свет.
И с трудом верится, что оно — нежное, женственное, необыкновенно обаятельное — принадлежит такому мужественному, само отверженному и стойкому человеку, какой была Екатерина Ивановна Трубецкая. Поистине, она, как и ее 600-летняя предшественница святая благоверная княгиня Анна Кашинская, в «женском естестве мужескую крепость имела». _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах