С Екатериной Лаваль С. П. Трубецкой познакомился в 1819 году в Париже. В доме её кузины княгини Потёмкиной. Встреча произвела на обоих сильное впечатление. «Перед своим замужеством Каташа наружно выглядела изящно, ‑ пишет её сестра Зинаида, ‑ среднего роста, с красивыми плечами и нежной кожей, у неё были прелестнейшие руки в свете… Лицом она была менее хороша, так как благодаря оспе кожа его, огрубевшая и потемневшая, сохраняла ещё кое-какие следы этой болезни... По природе веселая, она в разговоре своем обнаруживала изысканность и оригинальность мысли, беседовать с ней было большое удовольствие. В обращении она была благородно проста. Правдивая, искренняя, увлекающаяся, подчас вспыльчивая, она была щедра до крайности. Ей совершенно было чуждо какое-либо чувство мести или зависти; она искренно всегда радовалась успехам других, искренно прощала всем, кто ей тем или иным образом делал больно»
Трубецкой «…скоро… предложил ей руку и сердце, и таким образом устроилась их судьба, которая в последствии так резко очертила характер Екатерины Ивановны и среди всех превратностей судьбы устроила их семейное счастье на таких прочных основаниях, которых ничто не могло поколебать впоследствии», ‑ писал декабрист Оболенский.
Отец Екатерины Ивановны ‑ граф Иван Степанович Лаваль отдавая дочь свою, юную графиню Екатерину, в руки князя Трубецкого, считал партию сию весьма достойной. Трубецкому было около тридцати, он уже был заслуженным героем, участником Бородинской битвы, заграничных походов войска российского 1813-1815 годов, имел чин полковника, служил штаб-офицером 4-го пехотного корпуса. Его род уходил в глубины истории, князь был богат, приметен, образован. Единственного не знал граф: его зять стоит в тайном обществе, и не просто стоит ‑ он управляет делами Северного общества, он готовится свергнуть царя, монархию, ему суждено сыграть одну из главных ролей в близкой уже героической трагедии.
Четыре с половиной года оставалось до Сенатской площади.
А пока ‑ сверкающая огнями свадьба ‑ 12 мая 1821 года! Упоительный медовый месяц, любящая и любимая жена, балы, путешествия, армейская служба…
А пока ‑ тайные встречи с друзьями, разговоры о цареубийстве проекты будущего России, которая сбросит коросту крепостничества, разорвёт цепи рабства.
Молодоженам отводят комнаты в доме графа Лаваля, их частыми гостями становятся члены Северного общества, и
Екатерина Ивановна узнаёт о том, что её муж состоит в заговоре. « В Киеве после одного из совещаний в доме Трубецких, ‑ вспоминает сестра Екатерины Ивановны, ‑ узнав, быть может, впервые, высказанные перед нею предложения о необходимости цареубийства, Екатерина Ивановна не выдержала, пользуясь своей дружбой к Сергею Муравьёву (Апостолу), она подошла к нему, схватила за руку и, отведя в сторону, воскликнула, глядя прямо в глаза: « Ради бога, подумайте о том, что вы делаете, вы погубите нас всех и сложите свои головы на плахе». Он, улыбаясь, смотрел на неё: «Вы думаете, значит, что мы не принимаем все меры с тем, чтобы обеспечить успех наших идей?» Впрочем, С. Муравьёв-Апостл тут же постарался представить, что речь шла об « эпохе совершенно неопределённой».
И вдруг неожиданная смерть Александра I в пути, в Таганроге, поставившая членов тайного общества перед необходимостью немедленного выступления.
…14 декабря 1825 года. Сенатская площадь. День гордости. День неудачи. Замешательство в Зимнем дворце, растерянный и перепуганный Николай. Но замешательство и в рядах восставших. Отчаянная храбрость одних и нерешительность других, оторванность от народа, ради которого они вышли на площадь, предательство доносчиков Шервуда, Майбороды, фон Витта, Бошняка, успевших предупредить правительство о заговоре, ‑ всё это не способствовало победе.
Стояние на Сенатской площади не могло быть бесконечным. Что-то должно было произойти. Но восставшие бездействовали, и тогда грянули дворцовые пушки, решившие исход «дела».
Трубецкой, определенный заговорщиками в диктатуры восстания, Сенатскую площадь не явился. Его арестовали одним из первых. Он был осужден как один из руководителей «возмущения» на смертельную казнь, потом замененную двадцатилетней каторгой, а после ‑ на вечное поселение в Сибири.
Надо представить себе Екатерину Ивановну Трубецкую, нежную, тонкого душевного склада женщину, чтобы понять, какое смятение поднялось в её душе. «Екатерина Ивановна Трубецкая, ‑ пишет Оболенский, ‑ не была хороша лицом, но, тем не менее, могла всякого обворожить своим добрым характером, приятным голосом и умною плавною речью. Она была образована, начитана и приобрела много научных сведений во время своего пребывания за границей. Немалое влияние в образовательном отношении оказало на неё знакомство с представителями европейской дипломатии, которые бывали в доме её отца, графа Лаваля. Граф жил в прекрасном доме на Английской набережной, устраивал пышные пиры для членов царской фамилии, а по средам в его салон собирался дипломатический корпус и весь петербургский бомонд».
Поэтому когда Екатерина Ивановна решилась следовать за мужем в Сибирь, она не только вынуждена была разорвать узы семейной привязанности, преодолеть любовь родителей, уговаривающих остаться, не совершать безумия, она не только теряла этот пышный свет, с его балами и роскошью, с его заграничными путешествиями и поездками «на воды», ‑ её отъезд был ещё и вызовом всем этим «членам царской фамилии, дипломатическому корпусу и петербургскому бомонду». Её решение следовать в Сибирь раскололо общество на сочувствующих ей откровенно, на благословляющих её тайно, на тайно презирающих и открыто ненавидящих.
Хорошо осведомленная через чиновников, подчинённых её отца, обо всём, что делается за стенами тюрьмы над Невой, она узнала дату отправления в Сибирь мужа и уехала буквально на следующий день после того, как закованного в кандалы князя увезли из Петропавловской крепости, уехала первой, ещё не зная, сможет ли кто-нибудь из жен декабристов последовать её примеру.
24 июля 1826 года закрылся за ней полосатый шлагбаум петербургской заставы, упала пёстрая полоска, точно отрезала всю её предыдущую жизнь.
Её сопровождал в дороге секретарь отца. Его звали Карл Август Воше.
Через месяц с небольшим они были уже в Красноярске.
Нынешнему человеку, легко меняющему автомобиль на поезд, а поезд на реактивный самолет, возможно, путь такой покажется небыстрым. Но только через семьдесят лет пойдут в Сибирь поезда и через сто лет полетят самолеты. По тем же временам, когда в кибитку были впряжены лошади, которых приходилось и покормить, и пустить в гору шагом, и дать им передохнуть, надо было останавливаться на ночлег в лежащих на пути городах и деревнях не только для отдыха, но и потому, что ночью небезопасно было двигаться по таежным дорогам. А сами дороги…
Её дорожный экипаж сломался. Трубецкая бросила его и пересела на неторопливую почтовую тройку. Приплачивала деньги ямщикам ‑ скорей, скорей, скорей! ‑ а вдруг князь Сергей ещё в Иркутске?
Декабристов в столице Восточной Сибири не было ‑ их уже разослали на близлежащие заводы.
Князь Евгений Петрович Оболенский, которому на первых порах было назначено местом пребывания Усолье на Ангаре, соляной завод, находящийся в шестидесяти верстах от Иркутска, вспоминая эти дни, говорит, что «вопреки всем полицейским мерам скоро до нас дошла весть, что княгиня Трубецкая приехала в Иркутск: нельзя было сомневаться в верности известия, потому что никто не знал в Усолье о существовании княгини и потому выдумать известие о её прибытии было невозможно… Я был уверен, что она даст мне какое-нибудь известие о старом отце, ‑ но как исполнить намерение при бдительном надзоре полиции ‑ было весьма затруднительно».
Связь помог установить один из местных жителей.
«Он верно исполнил поручение ‑ и через два дня принёс письмо от княгини Трубецкой, которая уведомляла о своём прибытии, доставила успокоительные известия о родных и обещала вторичное письмо… Письмо вскоре было получено, и мы нашли в нем пятьсот рублей, коими княгиня делилась с нами.
Тогда же предложила она нам писать родным, с обещанием доставить наше письмо… Случай благоприятный был драгоценен для нас, и мы им воспользовались, сердечно благодаря Катерину Ивановну за её дружеское внимание».
В начале октября было получено указание препроводить декабристов ещё дальше ‑ в Нерчинские рудники, и, когда их собрали в Иркутске перед отправкой за Байкал, Екатерина Ивановна увидела, наконец, мужа.
Николай I, разрешив женам ехать в Сибирь за мужьями, вскоре понял, что поступил вопреки собственному мстительному замыслу ‑ сделать так, чтобы Россия забыла своих мучеников, чтобы время и отдалённость, отсутствие сведений об их жизни стерли их имена из памяти народной. Женщины разрушили этот замысел.
Закона запрещающего жене быть со своим мужем не было, даже и осужденным как уголовный преступник, в те поры не было. Кроме того, в законе говорилось:
«Статья 222: Женщины, идущие по собственной воле, во все время следования не должны быть отделяемы от мужей и не подлежат строгости надзора».
Однако Трубецкую от мужа отделили.
В январе 1827 года Трубецкая обратилась к губернатору с письмом, но только в апреле, подписав отречения от своих дворянских и человеческих прав, она отправилась за Байкал.
Вынеся столь жестокую нравственную пытку, Трубецкая предполагала, что дальше всё пойдёт проще, надо только промчаться оставшиеся полторы тысячи верст и соединиться с любимым человеком, мужем, другом. И вот она в Большом Нерчинском заводе, тогдашнем центре каторжного Забайкалья. Здесь её догнала Мария Николаевна Волконская, с которой отныне им уже не суждено было расставаться до последнего часа.
Благодатский рудник.
Рудник Благодатский. коротенькая улица вросших в землю бревенчатых домов, каменистая почва, местами прикрытая травой, голые, выстриженные сопки ‑ лес сведен на пятьдесят километров, дабы каторжникам не служил укрытием каторжникам, если вздумают бежать. Над всем этим убогим, нагим пейзажем высится усечённая пирамида горы Благодатки, изъеденная снаружи, выгрызенная внутри ‑ в темных норах добывают здесь заключенные свинец с примесью серебра.
Вторым возвышением, правда не пытающимся соперничать с горой Благодаткой, была каторжная тюрьма. Разделённая на две неравные части, она прятала по вечерам в тёмной утробе своей убийц, грабителей, разбойников ‑ им отведена большая часть ‑ и государственных преступников ‑ им отведена меньшая часть, поделённая дощатыми перегородками на коморки. В одной из них помещены были Трубецкой, Волконский и Оболенский.
Тяжесть этого заточения описал Трубецкой в письме Екатерине Ивановне в Иркутск от 29 октября 1826 года:
«Здесь находят нужным содержать нас ещё строже, нежели мы содержались в крепости; не только отняли у нас всё острое до иголки, также бумагу, перья, чернила, карандаши, но даже и все книги и самое Священное писание и Евангелие… В комнате, в которой я живу, я не могу во весь рост уставляться, и потому я в ней должен или сидеть на стуле, или лежать на полу, где моя постель. Три человека солдат не спускают с меня глаз, и когда я должен выходить из неё, то часовой с примкнутым штыком за мною следует. Сверх этого мне наделано множество угроз, если я с кем-либо вступлю в сношение личное или письменное или получу или доставлю письмо тихонько».
Комендант Нерчинских рудников Бурнашев ‑ человеконенавистник и садист, во власти которого находились судьбы тысяч людей, сосланных в глухой угол Сибири, ‑ весьма сожалел, что в приказе, с коим присланы были «князья» к нему, содержалась фраза: «беречь их здоровье». «Я бы их через год всех извёл», ‑ хвастался он открыто. Камеры были тесны, на работу водили в кандалах, пища была более чем скудной, приготовлена ужасно. Тюрьма кишела клопами, казалось, из них состояли стены, и нары, и потолки, зуд в теле был постоянным и невыносимым. Невольники добывали скипидар, смазывали им все тело. Это помогало лишь на короткий срок, потом клопы набрасывались на несчастного с новой силой, а от скипидара облезала кожа. Женщины, возвращаясь из тюрьмы после короткого свидания с мужьями, должны были немедленно стряхивать платье.
Можно представить, каким событием, каким счастьем был для заключенных приезд двух отважных женщин. Они покупали в Нерчинске ткань и шили рубашки узникам, ибо одежда тех превратилась в рубище. Бурнашев выговаривал им, что «одевать заключённых ‑ дело не княгинь, а казны», и если Волконская находила порой дипломатический ход в разговорах с комендантом, то мягкая и вспыльчивая Трубецкая была резкой, приводила начальника Нерчинских рудников в неистовство.
Княгини объединили всех восьмерых узников в товарищескую семью, соединили их сестринской любовью, материнской заботой. Они организовывали обеды для декабристов, во всем отказывая себе.
Но главным для узников было облегчение не столько физических мук, сколько нравственных. С приездом героических женщин стал несбыточным замысел Николая I отторгнуть декабристов от мира. Женщины были их прилежными секретарями, писали их родным, сообщали о жизни, о нуждах, о состоянии здоровья, подбадривали, пересказывали их письма, в тюрьме писаные, но не отосланные, обо переписка ссыльным была запрещена. А письма эти, пройдя сквозь руки нерчинского, иркутского, петербургского начальства, коему предписано было вскрывать и прочитывать, и, попав, наконец, в руки адресатов, распространялись, переписывались десятки раз, дарились друзьям дома, а стало быть, будили память и сочувствие, ободряли жен других декабристов, собравшихся в далекий путь.
Видеться с мужьями доводилось нечасто, да и то в присутствии офицера и солдат. Чтобы хоть издали поглядеть на узников, женщины садились на склоне горы так, чтобы был виден тюремный двор, и сердца их содрогались, когда в стужу во двор выбегали полураздетые люди. Именно после такого зрелища отправились они за двенадцать верст, в Большой Нерчинский завод, купили ткань, сшили рубашки. Нерчинцы, завидев княгинь, отворачивались, уходили на другую улицу, не поднимали глаз от земли ‑ таков был приказ начальства. И всё же сочувствие сибиряков нет-нет, да и прорывалось сквозь личину отчуждения. А уж за пределами Нерчинска каждый встречный узнавал княгинь и низко им кланялся.
Самопожертвование этих прекрасных русских женщин было безграничным. Однажды Трубецкая застудила ноги: на свидание с мужем и его товарищами к тюремному забору она пришла в старых, изношенных, прохудившихся ботинках, потому что новые, привезенные с собой в студеные края, она изрезала, чтобы сшить мужу и одному из его товарищей теплые шапочки, прикрывающие голову от стужи, оберегающие их в забоях от падающих беспрерывно осколков руды.
Какую нежность чувств пронесли жена и муж Трубецкие сквозь жуткое сибирское тридцатилетие, какую нерастраченную силу привязанности, чистоты!
Полина Анненкова вспоминает: «… заключенных всегда окружали солдаты, так что жены могли видеть их только издали.
…Кроме того, эти прелестные женщины, избалованные раньше жизнью, изнеженные воспитанием, терпели всякие лишения и геройски переносили всё… Таким образом, они провели почти год в Нерчинске, а потом были переведены в Читу. Конечно, в письмах к своим родным они не могли умолчать ни о Бурнашеве, ни о тех лишениях, которым они подвергались, и вероятно, неистовства Бурнашева были приняты не так, как он ожидал, потому что он потерял свое место…»
Письма княгинь будоражили общество, вызывали нарекания, ропот, намеки на то, что жестокость сия исходила от самого государя императора. На счастье декабристов, Бурнашев был заменён генералом Станиславом Романовичем Лепарским, человеком, умевшим сочетать верность престолу с душевностью, сегодняшний день ‑ с историей, прекрасно понимавшим, как будет выглядеть тюремщик в глазах будущих поколений.
В то же самое время у правительства возникла мысль собрать декабристов-каторжан в одно место, чтобы уменьшить их революционизирующее влияние на местное население и на каторжан-уголовников. Таким местом была выбрана стоящая на высоком берегу реки Ингоды деревушка Чита. 11сентября 1827 года, опередив на два дня мужей своих, Трубецкая и Волконская выехали в Читу.
Чита.
Чита. Тогда это была маленькая деревня, состоявшая из 18 только домов. Тут был какой-то старый острог, куда первоначально и поместили декабристов.
Жены декабристов ежедневно ходили к забору острога: сквозь щели между плохо пригнанными бревнами можно было перекинуться с узниками словцом, подбодрить, передать весточку из Петербурга или Москвы. Екатерина Ивановна устраивала, как шутили женщины, целые приемы: она садилась на скамейку, обо, будучи полной, уставала стоять, и поочередно беседовала с узниками. Сперва женщин отгоняли от ограды, потом привыкли к этим «посиделкам», а со временем, стараниями коменданта Лепарского, семейных начали ненадолго отпускать к женам, хотя и под присмотром офицеров.
В воспоминаниях декабристов, в их письмах из Сибири столько душевных слов, столько чувства благодарности достойнейшим русским женщинам, выраженных и прозой и стихах. А вот записей об их жизни, почти нет. Многое можно только представить…
Жизнь после каторги.
В 1839 году закончился срок каторги декабристам, осужденным по первому разряду. Но испытания на этом не закончились. Царь не выпускал их из Сибири. Собранные в свое время в одну группу в Чите, а затем в Петровске, они теперь были размётаны по всей зауральской земле ‑ в Якутии и на Енисее, в Бурятии, в Тобольске, в Ялуторовске. Семья Трубецких поселилась в Оёке ‑ небольшом селе близ Иркутска, в соседних сёлах жили Волконские, Юшневские, Никита Муравьёв и другие.
«Двумя главными центрами, ‑ пишет Н. А. Белоголовый, ‑ около которых группировались иркутские декабристы, были семьи Трубецких и Волконских, так как они имели средства жить шире и обе хозяйки ‑ Трубецкая и Волконская ‑ своим умом и образованием, а Трубецкая и своей необыкновенной сердечностью, были, как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую компанию; присутствие же детей в обеих семьях вносило ещё больше оживления и теплоты в отношения…
В 1845 г. Трубецкие жили ещё в Оёкском селении в большом собственном доме. Семья их тогда состояла, кроме мужа и жены, из 3-х дочерей ‑ старшей Александры, двух меньших прелестных девочек, Лизы ‑ 10 лет и Зины ‑ 8 лет, и только что родившегося сына Ивана.
В половине 1845 года произошло открытие девичьего института Восточной Сибири в Иркутске, куда Трубецкие в первый же год поместили своих двух меньших дочерей, и тогда же переселились на житьё в город, в Знаменское предместье, где купили себе дом.
Сергей Петрович затеял строить дом поближе к центру города. Он сам рисовал чертеж этого деревянного особняка, похожего на старинные северные дома, с анфиладой комнат, с каином.
В этот дом переселились уже без Екатерины Ивановны. Её сразила тяжелая болезнь. Глубокая душевная усталость, простуда, тяготы бесконечных дорог и переселений, тоска по родине и родителям, смерть детей ‑ вмиг сказалось все, что пронесла эта удивительная женщина, умевшая в самые трудные минуты жизни оставаться внешне спокойной и жизнерадостной. «Дом Трубецких, ‑ вспоминает Белоголовый, ‑ со смертью княгини стоял как мертвый; старик Трубецкой продолжал горевать о своей потере и почти нигде не показывался; дочери его вышли замуж, сын же находился пока в возрасте подростка».
В 1825 г. новый царь, Александр II, издал манифест. Один из его пунктов имел отношение к декабристам: через тридцать лет бесконечных сибирских лет им «милостиво» разрешалось выехать в Россию, с ограничениями, с оговорками, но разрешалось.
«Когда Трубецкой уезжал, ‑ рассказывает старый иркутянин Волков,‑ его провожало очень много народу. В Знаменском монастыре, где погребены его жена и дети, Трубецкой остановился, чтобы навсегда проститься с дорогой для него могилой».
Сергей Петрович поселился в Киеве, где жила старшая дочь, потом немного пожил в Одессе, переехал в Москву…Всюду было неуютно, пустота в душе не восполнялась.
22 ноября 1860года, через шесть лет после смерти жены, он скончался от апоплексического удара.
На его столе остались незавершенные «Записки декабриста» Во вступлении ‑ называется оно «Письмо неизвестному» (должно быть, Сергей Петрович имел в виду будущего читателя, а стало быть, и нас) ‑ он как бы подводит итог жизни: «Как же я благословляю десницу божью… показавшею мне, в чем заключается истинное достоинство человека и цель человеческой жизни, а между тем наградившую меня и на земном поприще ни с каким другим, не сравненным счастьем семейной жизни, и неотъемлемым духовным благом, спокойной совестью».
_________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 9:12 am Заголовок сообщения:
Александр Давыдов
КАТАША ТРУБЕЦКАЯ
(РАССКАЗ ПРАВНУКА)
"Умрете, но ваших страданий рассказ
Поймется живыми сердцами,
И за полночь правнуки ваши о вас
Беседы не кончат с друзьями.
Они им покажут, вздохнув от души,
Черты незабвенные ваши,
И в память прабабки, погибшей в глуши,
Осушатся полные чаши".
Н. А. Некрасов (Русские Женщины).
Предо мной два портрета. Один миниатюра, написанная более ста тридцати лет тому назад в Париже, другой - дагерротип снятый сто лет тому назад в Иркутске. На первом изображена молодая девушка, с нежным кротким лицом, голубыми глазами, белокурыми волосами, высоким лбом и правильными чертами лица; на втором - сидящая в кресле полная старушка с лицом, выражающим душевную доброту. Оба портрета изображают одну и ту же женщину. Первый - молоденькую графиню Екатерину Ивановну Лаваль в то время, когда ей было 19 лет; второй княгиню Е. И. Трубецкую незадолго до ее смерти в 1854 году,
Глядя на эти портреты, я вспоминаю далекие времена моей юности и вижу другую старушку сидящую на диване в гостиной в своем крымском имении "Саблы" и рассказывающую мне о жизни своей матери в далекой Сибири. Это дочь кн. Е. И. Трубецкой - моя бабушка Елизавета Сергеевна Давыдова. И не только о жизни своей матери в ссылке говорила мне моя бабушка, она вспоминала и ее рассказы о жизни в Петербурге, о родителях и сестрах, о своих предках и людях, которых она встречала в родительском доме. Но, главным образом, любила она говорить о том, что пережила ее мать в связи с событиями 1825 года и о том, как она, преодолев многочисленные препятствия, не разлучилась с мужем и последовала за ним на каторгу.
Бывают люди, имена которых входят и остаются в истории не только потому, что судьба их исключительна, но и потому, что самое происхождение их необыкновенно и что их имя вызывает за собой образы замечательных исторических людей. К таковым принадлежит кн. Екатерина Ивановна Трубецкая, или, как ее называли родные и близкие, Каташа.
Некрасов в своей поэме, посвященной ей и кн. Марии Николаевне Волконской, назвал ее "Русской Женщиной". Да она и была по складу своего характера русской, хотя в действительности русской ее назвать нельзя, - будь она заурядным человеком, не выказавшим всей своей жизнью своей русской души, ее все считали бы француженкой. Ведь отец ее был французский эмигрант Jean-Charles-Francois de Laval de la Loubrerie, марсельский дворянин, служивший сначала в королевской кавалерии - Hussards de Bercheny, в 1791 году состоявший при французском посольстве в Константинополе, сражавшийся в армии Кондэ и ставший впоследствии капитаном русской армии и, наконец, преподававший французский язык в Морском Корпусе и частных домах в Петербурге. Вероятно, русскую свою душу Каташа унаследовала от своей матери, происхождение которой было действительно замечательным.
Петр 1-ый, будучи на Волге, как-то переправлялся через нее на пароме. Перевозили его три молодые, здоровые парня-волжане. Петру они очень понравились своим видом и ловкостью в работе. Переправившись, он посадил их с собой обедать. Во время обеда он расспрашивал их, кто они такие, как живут и довольны ли своей судьбой. Оказалось, что они крестьяне-старообрядцы, живут своим ремеслом паромщиков и на житье-бытье не жалуются. Двое из них были братьями Иваном и Яковом Твердышевыми, а третий - их зятем Иваном Семеновичем Мясниковым. Петр, из ответов паромщиков вынес впечатление, что они смелые, умные и сметливые люди и спросил их, почему они довольствуются столь малоприбыльным ремеслом, лишенным какого-либо будущего, когда сейчас на Урале так легко можно разбогатеть, как это сделал Демидов, нашедший там железную и медную руду. Паромщики отвечали, что они были бы рады попытать счастья, но, что у них нет для этого даже тех малых средств, которыми располагал Демидов, начиная свое дело. Петр дал им пятьсот рублей, а к концу его жизни у них было уже, кроме денежных капиталов, восемь заводов и 76 тысяч крестьян.
Иван Твердышев умер бездетным, дочь его брата, вышедшая замуж за Гаврила Ильича Бибикова, умерла молодой и тоже бездетной. Все состояние паромщиков перешло к четырем дочерям И. С. Мясникова: Ирине Бекетовой, Дарии Пашковой, Аграфене Дурасовой и младшей незамужней Екатерине.
Потемкин, будучи в Симбирске с секретарем Екатерины 2-ой "у принятия прошений" Григорием Васильевичем Козицким, остановился у Мясникова. Гостей встречала его дочь Екатерина Ивановна, типичная волжанка, крупная, красивая, здоровая девушка. Недолго думая, Потемкин тут же сосватал ее за Козицкого. Молодые поселились в Петербурге, где Екатерина Ивановна, несмотря на то, что не получила большого образования и не говорила ни на одном иностранном языке, сумела создать себе достойное положение при блестящем дворе Екатерины, благодаря своему природному уму и сметливости. Вступая в брак с Козицким, она перешла в официальное православие.
Когда в 1775 году умер Козицкий, Екатерина Ивановна осталась молодой 29-летней вдовой с двумя дочерьми - Александрой и Анной. Обе ее дочери уже получили воспитание и образование, соответствующее обществу, к которому они принадлежали. Хотя младшая Анна имела, как говорили современники, вид расфранченной горничной, все же первой замуж вышла именно она за бывшего русского посланника в Дрездене и Турине кн. Александра Михайловича Белосельского-Белозерского. Приданое, полученное им за женой, было по тем временам огромное и очень поправило, его материальное положение; оно состояло, кроме других угодий и заводов, из 10 миллионов рублей и Крестовского острова в Петербурге. Кн. Белосельский-Белозерский был вдов и от первого брака у него была дочь - известная кн. Зинаида Александровна Волконская, жена кн. Никиты Григорьевича Волконского, брата декабриста. После декабрьского восстания она не скрывала своего отрицательного отношения к мерам, принятым правительством по отношению к заговорщикам, и с разрешения Николая 1-го навсегда переехала на жительство в Рим, где перешла в католичество. В Риме ей принадлежала известная Villa Volkonsky, в которой она принимала русских писателей и художников, в том числе Гоголя, Иванова и др. Скончалась она 17-го ноября 1850 года.
Старшая дочь Екатерины Ивановны Козицкой - Александра Григорьевна - долго не выходила замуж. Лишь когда ей было уже 27 лет, она влюбилась во французского эмигранта, марсельского дворянина Ивана Степановича Лаваля. Лаваль ответил ей взаимностью, и, казалось, ничто не могло помешать их счастью. Но Екатерина Ивановна ни за что не хотела дать своего согласия на их брак. Кто-то посоветовал им обратиться к помощи имп. Павла 1-го и подать ему прощение, что они и сделали. Павел потребовал объяснений у Екатерины Ивановны, почему она не дает своего согласия. "Не нашей веры", - отвечала она, "неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин". Резолюция императора гласила: "Он христианин, я его знаю, для Козицкой чин весьма достаточный, а потому обвенчать". Дополнительное повеление было: "Обвенчать через полчаса". Лаваль получил, хотя не столь большое приданое, как кн. Белосельский-Белозерский, но все же очень приличное - кроме 20 миллионов рублей, знаменитый Архангельский завод на Урале, множество угодий и часть Аптекарского острова в Петербурге с великолепной дачей на берегу Невы.
После свадьбы молодые занялись устройством своей жизни в Петербурге. Прежде всего надо было обзавестись домом. Для этого они приобрели у А. Н. Строганова участок земли на Английской набережной близ Сенатской площади и построили на нем, по планам архитектора Тома де Томон, дом, ставший впоследствии известным как своей архитектурой, так и накопленными в нем художественными сокровищами, а также и тем, что он стал центром, в котором сходились русские и иностранные замечательные люди того времени. Среди этих людей были Пушкин, Мицкевич, Грибоедов, Лермонтов, Козлов, m-me de Stael, Joseph de Maistre. Здесь 16-го мая 1828 года Пушкин читал перед Грибоедовым и Мицкевичем "Бориса Годунова", здесь 16-го февраля 1840 года, во время бала, произошло из-за кн. Щербатовой объяснение между Лермонтовым и сыном французского посланника Эрнестом Барантом, окончившееся дуэлью. Об этом доме говорит Пушкин в "Медном Всаднике":
"Тогда на площади Петровой
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С поднятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений..."
Сокровища, собранные Лавалями, были исключительной художественной ценности. В числе картин были три Рембрандта и много произведений знаменитых французских художников конца 18-го и начала 19-го столетий. В одной из зал пол был мозаичный, времен Нерона. Но самой замечательной коллекцией была коллекция этрусских и египетских древностей. Большинство этих художественных ценностей находится в настоящее время в Эрмитаже.
В этом доме супруги Лаваль прожили до самой смерти. Иван Степанович скончался 20-го апреля 1846 года, а жена его 29-го декабря 1850 года.
19-го марта 1814 года, в день взятия союзниками Парижа, Лавали находились в Лондоне, где жил в это время будущий король Людовик 18-ый. Александра Григорьевна, узнав, что претендент находится в тяжелом денежном положении, передала ему через герцога Блакаса 300.000 франков и, в благодарность за это, получила от него миниатюрный портрет, а в 1817 году король пожаловал ее мужу графский титул.
У Лавалей было шесть человек детей: четыре дочери и два сына. Сын Павел, родившийся в 1811 году, умер от оспы через год после рождения, сын Владимир, родившийся в 1806 году, проигравшись в карты, застрелился в 1825 году. Из дочерей Зинаида, родившаяся в 1803 году, была замужем два раза, в первый раз за гр. Лебцелтерном, австрийским посланником при русском дворе, и затем, после его смерти в 1854 году, за итальянским поэтом Иосифом Кампанья. Дочь ее от Лебцелтерна вышла замуж за герцога Des Cars. Одна из дочерей последней, графиня Jeanne de Cosse Brissac имела дочь, вышедшую замуж за князя de Robeck, графа Levis Mirepoix. В замке последней "La Morosiere" похоронена гр. Зинаида Ивановна Лебцелтерн. София Лаваль, по прозвищу Frison, которой после смерти матери перешел дом на Английской набережной, была замужем за гр. Борх, церемониймейстером и директором императорских театров. Александра Лаваль, воспитывавшаяся у бабушки Козицкой, вышла замуж за гр. С. Т. Ф. Корвин-Коссаковского, сенатора, ученого и публициста.
Совершенно особенная судьба ждала старшую дочь Лавалей - Екатерину, или, как ее звали в семье, - Каташу. Родилась она в 1800 году. О детстве ее не сохранилось никаких сведений, кроме свидетельства ее сестры Зинаиды: "естественно веселая, прямая, порывистая, с очень развитой чувствительностью, она отличалась необыкновенной отзывчивостью и добротой". Образование, по настоянию отца, она получила превосходное. Говорила она и писала по-русски, французски, английски, итальянски и немецки. Joseph de Maistre в письме к Александре Григорьевне Лаваль говорит:
" Mettez moi, je vous prie, aux genoux de cette grave Catache, notre maitresse a tous sur le participe passe ".
Предо мной миниатюрный портрет Каташи, сделанный в Париже, незадолго до ее свадьбы. Ее нельзя назвать красивой. Белокурая, с голубыми глазами, высоким лбом, небольшим ртом, но с довольно толстым носом, унаследованным от деда Козицкого, она производит очень милое и нежное впечатление. Все же в обществе она имела большой успех, благодаря живости своей беседы, природному уму и излучавшейся от нее доброты.
После Реставрации Бурбонов гр. Александра Гр. Лаваль проводила много времени в Париже. На одну зиму сняла дворец Lobau и принимала в нем весь Париж. В 1819 году в доме Татьяны Борисовны Потемкиной Каташа встретилась с ее племянником кн. Сергеем Петровичем Трубецким. Он был сыном кн. Петра Сергеевича Трубецкого от его первого брака с свет. кн. Дарией Александровной Грузинской. Кн. С. П. Трубецкой родился 29-го июня 1790 года и ко времени его знакомства с Каташей ему было уже 30 лет. Это был высокого роста, стройный, с красивыми черными глазами и вьющимися волосами человек, очень умный и образованный, напоминающий чертами своего лица свою мать-грузинку. Сходство это заметно и в миниатюре, сделанной в Париже, особенно же в его фотографии, снятой в старости, сохранившихся у меня.
Каташа и Трубецкой полюбили друг друга и, с согласия родителей, вскоре повенчались. Свадьба их состоялась 16/28-го мая 1820 года в русской церкви на place Vendome, где тогда помещалось русское посольство. После свадьбы молодые вернулись в Петербург и поселились в доме Лавалей, где родители Каташи устроили им квартиру, в которой они жили совершенно самостоятельно. Счастье их было безгранично, но оно оказалось недолговечным. Их уже ожидали страшные события, которые хотя не разлучили их, но совершенно искалечили им жизнь.
Кн. С. П. Трубецкой воспитывался и получил образование в ту эпоху, когда молодые представители русского дворянства - единственной культурной среды тогдашнего русского общества - всецело находились под влиянием идей французской революции и энциклопедистов. Эта молодежь выросла во времена "дней Александровых прекрасного начала", а долголетнее пребывание заграницей во время Наполеоновских войн и особенно жизнь в Париже способствовали развитию в ее среде демократических и либеральных настроений. Кн. С. П. Трубецкой не только вполне был проникнут этими настроениями, но и был одним из первых, способствовавших попытке претворения их в действительность. Вернувшись в 1816 году из заграницы в Петербург, он сначала вступил в масонскую ложу "Три Добродетели", а затем в 1817 году образовал вместе с Александром и Никитой Муравьевыми первое тайное общество под названием "Союз Спасения или Истинных и Верных сынов Отечества", устав которого был написан Пестелем. В 1818 году общество это было переименовано в "Союз Благоденствия", уставу которого, ранее составленному Александром и Михаилом Муравьевыми, П. Колошиным и кн. С. П. Трубецким, послужил основанием устав Тугендбунда. В 1822 году, на место уничтоженного "Союза Благоденствия" было создано в Петербурге "Северное Общество", в котором кн. С. П. Трубецкой занимал видное положение.
Квартира Трубецких в доме Лавалей, в котором бывали кроме всей знати, сам император и вся императорская фамилия, была, конечно, наиболее безопасным местом для собраний заговорщиков. В ней, в ванной комнате жены, Трубецкой хранил ручной печатный станок. В этой квартире Каташа познакомилась с Пестелем, Рылеевым, кн. Волконским и другими друзьями мужа. Однако Каташа не подозревала ничего о том, что происходило у нее. Когда же, наконец, из неосторожного разговора, она поняла, что затевает ее муж, она стала горячо отговаривать его и указывала ему на то, что его ожидает. Уговоры ее были напрасны, и заговорщики успокаивали ее тем, что бояться нечего, т. к. все меры предосторожности ими приняты.
14-го декабря 1825 года в передней дома Лавалей Пущин и Рылеев уговаривали Трубецкого, избранного накануне диктатором, выйти к взбунтовавшимся войскам на Сенатскую площадь. Он, потерявши веру в успех восстания, не послушался своих товарищей и скрылся с женой в австрийском посольстве у зятя гр. Лебцелтерна, где и был арестован.
С арестом мужа кончилась счастливая беззаботная жизнь Каташи, кончилась навсегда. Николай 1-ый на личном допросе Трубецкого обещал ему сохранить жизнь и велел тут же написать об этом жене. Таким образом Каташе, у которой отпал главный страх потерять любимого мужа, осталась одна забота о том, чтобы, несмотря на ссылку, с ним не разлучаться. Для этого, прежде всего, надо было примирить родителей с мыслью о разлуке, быть может, навсегда и, главное, получить от имп. Николая 1-го разрешение ехать за мужем в Сибирь. Мать Каташи всячески противилась ее отъезду, но отец, понимая, что ее решение продиктовано ей чувством долга, согласился и уговорил жену.
Что касается разрешения имп. Николая 1-го, то дело было труднее. Император хотел, чтобы о декабристах забыли и, во всяком случае, чтобы их судьба не была украшена героизмом их жен. С другой стороны, Каташа была первой из жен, решившая последовать за мужем, и ей пришлось прокладывать дорогу другим.
Когда хлопоты через влиятельных родственников и знакомых не дали результатов, Каташа решила действовать самостоятельно и обратиться лично к молодой императрице. Императрица приняла очень ласково жену государственного преступника и с первых же слов поняла Каташу, но сначала советовала ей одуматься. Обнявшись, обе молодые женщины плакали. Наконец, императрица сказала Каташе: " Vous faites bien en voulant suivre votre mari, oui vous faites bien, a votre place je naurais pas hesite a faire la meme chose. Je vous promets de prier lempereur pour vous et vos amies ".
Императрица исполнила свое обещание, Николай 1-ый принял Каташу и в конце разговора с ней сказал: " Et bien partez et dites aux autres quelles peuvent le faire aussi... Je ne vous oublierai pas".
В июле 1826 года Каташа покинула навсегда Петербург и отчий дом. Княжна Алина Волконская писала своей матери: "Я видела Каташу, она уезжает в Сибирь, как на праздник". Сама Каташа думала, что "Бог отнимет от нее свое благословение и всякое благополучие, если она покинет своего мужа". Путешествие ее было трудным, как все путешествия того времени по Сибири. Ее же трудности и тягости усугублялись тем, что она не хотела знать отдыха и нигде не останавливалась. Секретарь ее отца, француз Воше, не говоривший ни слова по-русски, мчался впереди нее, но, наконец, не выдержал и заболел по дороге. Наконец, Каташа достигла Иркутска, где ждало новое испытание ее воли. Николай 1-ый, хотя и разрешил ей ехать к мужу, но одновременно дал секретное распоряжение иркутскому губернатору Ивану Богдановичу Цейдлеру всячески постараться отговорить ее от ее намерения. Для этого он должен был нарисовать в самых мрачных красках будущую жизнь Каташи на каторге и напугать ее трудностями дальнейшего путешествия до Благодатского рудника, которое она должна будет сделать пешком с партией ссыльных. Когда Каташа стойко выслушала все предостережения губернатора и осталась непреклонной, он предложил ей подписать бумагу, в силу которой она должна была отказаться за себя и будущих детей от принадлежащих ей прав состояния. И лишь, когда она с готовностью подписала эту бумагу, губернатор сказал ей, что она поедет, т. к. все, что он говорил ей, было лишь попыткой заставить ее вернуться.
Местом, где Каташа соединилась с мужем, был Благодатский серебряный рудник, на котором работали Волконский, Оболенский, Якубович, Давыдов, братья Борисовы, Артамон Муравьев. Приехала она сюда с кн. M. H. Волконской, которая нагнала ее в Большом Нерчинском Заводе. Не стоит описывать подробности свидания этих двух замечательных женщин с их мужьями, каждый может его себе представить. Для обеих это было, кроме соединения с любимыми существами, еще и победоносное завершение трудной борьбы со всевозможными препятствиями. Если Каташе пришлось преодолеть волю Николая 1-го, то кн. M. H. Волконской надо было сломить сопротивление своего отца и своих братьев, сделавших все, чтобы помешать ей в исполнении ее намерения. Недаром Некрасов соединил их имена в своей поэме "Русские Женщины".
На Благодатском руднике декабристам пришлось работать в тяжелых условиях год, пока не была закончена постройка нового каземата в Петровском Заводе, строившегося под наблюдением коменданта генерала Лепарского. Этот генерал был специально выбран Николаем 1-ым для выполнения роли тюремщика декабристов и стал их ангелом хранителем. Рыцарский характер Николая 1-го подсказал ему слова, что, наказав бунтовщиков, он нисколько не имеет в виду мстить им, а потому он поручил их человеку гуманному и благородному. Говорят, что перед отъездом в Сибирь к месту новой должности ген. Лепарский был принят императором и после часовой беседы вышел от него взволнованным и радостным.
Жизнь жен декабристов на каторге была нелегкая, материальные условия ее были сначала очень тяжелыми и лишь постепенно улучшались. Правда, в Петровском Заводе им удалось приобрести и построить себе домики, помещавшиеся на одной улице против острога и названной "Дамской", но денег у них было недостаточно, т. к. им было разрешено получать от родных только 250 рублей в год и небольшие посылки. Ни о какой прислуге нельзя было и думать и приходилось из тех же средств улучшать питание своих мужей, недостаточное при их трудной работе. Каташа и кн. М. H. Волконская долгое время питались одним хлебом и квасом, скрывая это от своих мужей. Со временем, когда в Петербурге узнали об этом, они стали получать по 3000 рублей в год и целые транспорты вещей и провизии.
Несмотря на все тяготы жизни, у Каташи в Петровском Заводе родилось пять человек детей; 5 февраля 1830 года дочь Сашенька, впоследствии вышедшая замуж за H. Р. Ребиндера, за ней родилась дочь Лизанька, будущая жена сына декабриста В. Л. Давыдова - Петра, моего деда; 10-го декабря 1835 года родился сын Никита, скончавшийся в 1840 году, 6-го мая 1837 года дочь Зинаида, вышедшая замуж за H. Д. Свербеева и скончавшаяся, уже при большевиках, в Орле 24-го июня 1924 года. Сын ее Сергей Николаевич Свербеев, мой крестный отец, был последним императорским русским послом в Берлине. Сын Владимир умер в Иркутске, в 1839 году. Значительно позже, в лучших условиях жизни, на поселении в Иркутске у Каташи родился в 1843 году сын Иван, умерший по возвращении в Россию в 1914 году. Ему дополнительным указом Сената был возвращен княжеский титул. Женат он был на кн. В. С. Оболенской, после его смерти вышедшей замуж за гр. Голенищева-Кутузова. Последним ребенком Каташи была родившаяся 15-го июня 1844 года дочь София.
В 1839 году кончился значительно сокращенный срок каторги С. П. Трубецкого, и местом его поселения был назначен Оек близ Иркутска, а затем пришло разрешение жить в самом Иркутске. Здесь жизнь декабристов приняла почти нормальный характер, особенно после назначения губернатором Муравьева.
О том, как относилась к своим страданиям и к пережитому ею Каташа, можно судить по тому, что она смотрела на это как на испытанье, посланное Богом, за которое она Его благодарит. Своей сестре Лебцелтерн она пишет: "Память о Боге и память о смерти - два мощных стража всякого добра". Ни в минуту катастрофы, поразившей ее, ни впоследствии, во время самых тяжелых переживаний в ссылке - никогда она не возроптала и не раскаялась, что покинула добровольно свою счастливую жизнь в родном доме. О ней она пишет в последний период своей жизни: "Одним из самых больших оснований моей благодарности Богу безусловно является то, что Он сделал так, что все, что касается моей семьи и моих первых привязанностей детства и юности, не может возбуждать во мне иных мыслей и чувств, как только любви и утешения". О своей жизни на поселении она пишет Нарышкиной: "Внутренняя жизнь все та же, уроки детей, заботы о них - вот главное наше занятие". Ни слова о том большом деле, которое делали декабристы и о котором упоминает внук декабриста кн. С. М. Волконский: "Поселения стали культурными гнездами, очагами духовного света. В каждой семье жило и воспитывалось по несколько детей местных жителей. С юных лет они поступали под воспитательный надзор жен, потом переходили в обученье мужьям. В культурной семейной жизни соприкасались они с наукой и искусствами, крепли и зрели умственно и духовно".
Каташе не пришлось дожить до счастливого дня "прощения". Прохворав последний год своей жизни, 14-го декабря 1854 года она тихо скончалась в Иркутске на руках своего мужа и своей дочери Зинаиды, единственной из дочерей, не покинувшей еще родного гнезда.
В июле 1904 года, следуя добровольцем с эшелоном первого батальона Чембарского пехотного полка в действующую армию, в Маньчжурию, я воспользовался длительной остановкой эшелона в Иркутске, чтобы поклониться могиле моей прабабушки. В ограде Вознесенского монастыря я нашел у самого входа в его обширный двор эту могилу, пред которой ровно полвека никто из потомков этой большой русской женщины не преклонил колена. Меня сопровождал в этом паломничестве один из офицеров батальона, интересовавшийся историей декабристов и обладавший фотографическим аппаратом. Он снял меня стоявшим у решетки, окружавшей могилу. Я послал две такие фотографии моей бабушке Елизавете Сергеевне Давыдовой в Крым, в ее имение Саблы. Позже она говорила мне, что получила их, но когда, после ее смерти, я искал эти фотографии среди разбросанных на полу разграбленного большевиками Саблынского дома фотографий и бумаг, я найти их не мог... _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 9:13 am Заголовок сообщения:
Дом Лаваль. "Высокий дом на берегу Невы..."
Особняк Лаваль на Английской набережной
«Высокий дом на берегу Невы…»
Богатство, блеск! Высокий дом
На берегу Невы, Обита лестница ковром,
Перед подъездом львы…
Так описывал этот дом Н. А. Некрасов в поэме «Русские женщины».
История местности, занимаемой домом Лаваль
Большой интерес представляют связанные с этим зданием исторические факты и события. Участок, где стоит дом, в 1720-х годах принадлежал первому петербургскому губернатору А. Д. Меншикову. Тогда здесь были выстроены для него каменные «палаты». После падения Меншикова имущество его было конфисковано. Этот участок со всеми строениями императрица Анна Ивановна «пожаловала» дипломату, вице-канцлеру графу А. И. Остерману. Новый владелец решил построить здесь новый дом и пригласил для этого замечательного русского зодчего, руководителя «Комиссии о Санкт-Петербургском строении» П. М. Еропкина, автора знаменитой трехлучевой системы главных магистралей города, направленных к Адмиралтейству. Еропкин возвел на месте меншиковских палат каменный двухэтажный дом на высоком цоколе, обращенный фасадом к Неве и по протяженности равный выступающей части главного корпуса ныне существующего дома.
Сиятельные владельцы особняка
Центральный ризалит его в три оконных проема выделялся сплошной горизонтальной рустовкой и завершался фронтоном. Главный корпус имел 24 «покоя». Чертеж этого дома хранится в коллекции шведского Национального музея в Стокгольме, которая экспонировалась у нас в Эрмитаже в 1963 году. В 1741 году после дворцового переворота А. И. Остерман был арестован и сослан в Сибирь в г. Березов. Его дом Елизавета Петровна в 1743 году подарила петербургскому генерал-полицмейстеру В. Ф. Салтыкову, от которого он переходил к другим вельможным владельцам. В последней четверти XVIII века этим домом владел граф А. Н. Строганов, а с 1789 года его сын Г. А. Строганов. Последний был высокообразованным человеком, много путешествовал, был послом России в Швеции, Испании, Турции, увлекался искусством и собирал художественные произведения. Особую известность приобрела его библиотека, состоявшая из чрезвычайно редких изданий, которую впоследствии он подарил Томскому университету. Общественное положение Г. А. Строганова, а также женитьба на княжне А. С. Трубецкой, потребовали расширения старого дома, постройки его в духе времени и моды.
Проект особняка А. Н. Воронихина
Разработку проекта Строганов поручил молодому тогда архитектору А. Н. Воронихину. Использовав фундамент и стены дома, возведенного Еропкиным, Воронихин в 1791–1793 годах перестроил здание, сделав его трехэтажным. Центральная его часть, выступающая вперед, была украшена четырьмя пилястрами, парадный подъезд представлял собой четырехколонный портик, поддерживающий балкон. Значительно увеличилась протяженность здания по фасаду, в нем уже было не 24, а 50 помещений. В 1800-м году Строганов продал дом Александре Григорьевне Лаваль, дочери статс-секретаря Екатерины II Г. В. Козицкого, вышедшей замуж за французского эмигранта Ивана Степановича Лаваля.
Александра Григорьевна Лаваль и Иван Степанович Лаваль: романтическая история
Романтическая история их брака в свое время наделала немало шума и долго не сходила с уст в великосветских гостиных Москвы и Петербурга. От родителей знал ее и А. С. Пушкин. Надо сказать, что Петербург еще со времен Петра I отличался пестротой населения. Это был город пришлых, причем он притягивал к себе многих иностранцев. В первой трети XIX века в нем проживало около 25 тысяч немцев, 2 тысячи шведов, около тысячи англичан, почти 4 тысячи французов, много итальянцев и эмигрантов из других стран. Сын виноторговца, молодой Лаваль покинул Францию и явился в Петербург, не без основания полагая, что достаточно быть французом, чтобы сделать себе карьеру в России. Поначалу он определился учителем в Морском корпусе.
Вскоре фортуна ему явно улыбнулась: богатейшая наследница Александра Козицкая без ума влюбилась в него и согласилась стать его женой. Дело как будто бы сладилось. Но тут неожиданно «встала на дыбы» мать невесты, воспротивившаяся отдать дочь за безвестного француза. И тогда Козицкая отважилась прямо-таки на смелый и рискованный поступок — подала прошение не кому-нибудь, а самому Павлу I. Император был скор на суд. Он повелел запросить мать девушки о причине отказа. Та ответила: «Во-первых, Лаваль не нашей веры; во-вторых, никто не знает, откуда он; в-третьих, чин у него больно невелик». Павлу такая амбиция мамаши не понравилась — сама-то она происходила из купцов. И он тут же, сморщив нос, отбарабанил скороговоркой: «Во-первых, он христианин; во-вторых, я его знаю; в-третьих, для Козицкой чин у него достаточен, а посему обвенчать». Лаваль быстро пошел в гору, получил чины, награды, сделал карьеру по службе в министерстве иностранных дел и при дворе.
Перестройка особняка. Третий «Дом Лаваль»
Стремясь занять блестящее положение в высшем обществе, заставить заговорить о своем литературно-музыкальном салоне, Лавали решили перестроить особняк Строганова, показавшийся им слишком скромным и не соответствующим их богатству и вкусам. Сделать это был приглашен модный и получивший уже широкую известность Тома де Томон. По его проекту в 1806- 1809 годах и была осуществлена третья перестройка особняка. Томон с уважением отнесся к творениям своего предшественника, коллеги и друга Андрея Воронихина и во многом сохранил его планировку внутренних интерьеров. Вместе с тем он обогатил их лепкой и декоративной живописью, придав отделке особую парадность и выразительность.
Совершенно по-иному Томон решил фасад здания, обращенный на набережную. Сильно выступающий вперед мощный ризалит на всю ширину он декорировал колоннадой из десяти трехчетвертных ионических колонн, которые поддерживают тяжелый ступенчатый аттик. Первый, рустованный этаж является как бы основанием для двух верхних. В оформлении узких боковых крыльев архитектор использовал мотив трехчастных окон с двумя полуколоннами посередине и двумя пилястрами по краям, несущими треугольный сандрик. Над сандриком в верхнем этаже он заложил старые окна и в образованные на их месте неглубокие ниши поместил скульптурные панно на мифологические темы. Остальные окна третьего этажа превратились в ложные. Весь заниженный третий этаж использован для устройства сводов и световых фонарей над внутренними помещениями, а в середине здания над главной лестницей находится большой сферический купол.
Львы особняка Лаваль
Перед парадным подъездом, отмеченным двумя ступенями, по сторонам располагаются гранитные львы. По-видимому, они исполнены по рисунку Воронихина, т. к. подобные же львы, но изваянные из пудостского камня, украшают воронихинский фонтан на Пулковой горе.
Таким дом дошел до наших дней, выделяясь своей архитектурой среди бывших особняков знати на набережной Невы.
Внутрення отделка особняка Лаваль
Однако его внутренние помещения лишь частично сохранили отделку 1810- 1820 годов. В первую очередь это относится к вестибюлю и парадной лестнице. Вестибюль украшен мощными дорическими колоннами и пилястрами. Круглое в плане помещение лестницы решено в виде ротонды, перекрытой куполом с кессонами, украшенными лепными розетками и звездами. Трехчетвертные ионические колонны ротонды отделаны искусственным мрамором. Простенки между колоннами прорезаны арочными проемами, поэтому каменный купол кажется как бы парящим над лестничным пространством.
Убранство парадной лестницы в свое время дополняла превосходная живопись. Не случайно современник архитектора сардинский посланник Жозеф де Местр писал на родину: «Лучшее произведение нашего друга Тома де Томона, его гранитная лестница, является, вероятно, самой красивой в Петербурге».
Анфилада парадных залов особняка Лаваль
Под стать лестнице была и анфилада парадных интерьеров, выходивших окнами на Неву. Она открывалась парадной столовой и завершалась залом-музеем классических древностей. Оба эти помещения сохранили первоначальную отделку, остальные со временем претерпели значительные изменения. Так, Большой зал, где теперь расположен читальный зал архива, декорирован колоннами и перекрыт зеркальным сводом с полихромной росписью. Проект его исполнил архитектор Н. Шарпантье, роспись — художники Б. Медичи и С. Безсонов. В ряде помещений сохранилась роспись под лепку в технике гризайль.
Бесспорную художественную ценность имеет отделка Голубого зала, выполненная в 1840-х годах по проектам архитектора Г. А. Боссе.
Коллекции особняка Лаваль
В доме графини Лаваль находилась одна из богатейших художественных коллекций, которую хозяйка собирала в течение многих лет. Здесь имелись предметы древнеегипетского и античного искусства и среди них мраморный пол I века нашей эры, украшавший некогда один из дворцов римского императора Тиберия. На стенах висели полотна Рембрандта, Рубенса, Рейсдаля, Лоррена, Альбани, Гверчино и других. Редкой по своему составу была и библиотека, насчитывавшая 5 тысяч томов. В середине прошлого века собрание картин и библиотеку наследники Лавалей поделили между собой, а ценнейшая часть коллекции древнеегипетских и античных произведений в 1852 году была приобретена Эрмитажем, где хранится и по сей день.
Дом Лаваль примечателен не только как художественно-архитектурный памятник, но и как один из своеобразных центров культурной и политической жизни столицы первой половины прошлого века. Долгие годы салон Лавалей был одним из самых блестящих в Петербурге, притягивавшим к себе «цвет» высшего общества. Хозяин дома, состоя директором 3-й экспедиции министерства иностранных дел, имел доступ к периодическим изданиям, поступавшим из-за границы, минуя цензуру. Как член ученого комитета министерства народного просвещения он был в курсе того, что появлялось в России в области науки и просвещения.
Возможность узнать новости политического и светского характера, а также непринужденная обстановка, царившая в гостиной хлебосольных хозяев, их богатейшие коллекции и библиотека привлекали сюда многих общественных деятелей, писателей, художников. Здесь бывали литераторы двух поколений: И. А. Крылов, В. А. Жуковский, Н. М. Карамзин, И. И. Козлов, И. И. Дмитриев, П. А. Вяземский и молодые — А. С. Пушкин, А. С. Грибоедов, позже — М. Ю. Лермонтов. 10 марта 1816 года Н. М. Карамзин читал тут неопубликованные главы своей «Истории государства Российского», надеясь, что влиятельный великосветский салон, поддержка близких ко двору лиц помогут в получении разрешения на издание книги.
Пушкин: ода «Вольность»
Годом позже молодой Пушкин прочел здесь на одном из вечеров свою оду «Вольность». По утверждению первого биографа Пушкина П. П. Бартенева, молодой поэт часто появлялся у Лавалей на раутах и балах, где хозяйка салона радушно принимала его. На полях черновика стихотворений «Там у леска» и «Царское Село» поэт сделал карандашный набросок портрета И. С. Лаваля. Впечатления, полученные в доме Лаваль, нашли отражение в описании бала в романе поэта «Евгений Онегин», вечеров в его неоконченных повестях «Гости съезжались на дачу» (1828 г.) и «Мы проводили вечер на даче» (1835 г.).
С. П. Трубецкой и общество декабристов
Старшая дочь Лавалей Екатерина Ивановна была замужем за героем Отечественной войны 1812 года, одним из руководителей Северного тайного общества декабристов полковником Сергеем Петровичем Трубецким. В большом тройном окне в нижнем этаже правого крыла дома в его кабинете нередко далеко за полночь горел свет: здесь зрели планы декабристов. В марте 1824 года у Трубецкого дважды побывал П. И. Пестель, обсуждая вопросы слияния Северного и Южного обществ и их совместных действий. В канун восстания — 13 декабря 1825 года — предстоящие события горячо обсуждали тут К. Ф. Рылеев и Е. П. Оболенский. На следующий день за несколько часов до восстания тут совещались К. Ф. Рылеев и. И. Пущин. Трубецкой, избранный руководителем восстания, считал выступление преждевременным. Поэтому, когда утром 14 декабря восставшие вышли на Сенатскую площадь, он не явился туда, зашедший за ним В. Кюхельбекер не застал его дома.
События 14 декабря 1825 года прервали беззаботную жизнь обитателей дома. Той же ночью в кабинете Трубецкого орудовали жандармы, взламывая штыками ящики шкафов и столов. Они обнаружили конспект «Манифеста к русскому народу», написанный накануне восстания Рылеевым и Трубецким, проект конституции Н. Муравьева, переписанный Трубецким. По приговору суда Трубецкой в числе других декабристов был сослан в Сибирь на каторжные работы. Екатерина Ивановна, единственная из жен декабристов знавшая об участии мужа в тайном обществе, не задумываясь, тут же, 24 июля 1826 года покинула свой дом на Английской набережной и вслед за мужем отправилась в далекую Сибирь. За ней последовали и другие жены декабристов. В декабре 1826 года перед отъездом в Сибирь в доме Лавалей побывала М. Н. Волконская. П. А. Анненкова получила здесь маршрут следования до Иркутска. Отсюда увозила письма к ссыльным Е. П. Нарышкина, уезжавшая к своему мужу в Сибирь.
Высланный в ночь на 25 декабря 1849 года из столицы за участие в кружке «петрашевцев» молодой Ф. М. Достоевский в Тобольске встретился с декабристами и их женами. Об этих встречах он писал позже: «Мы увидели этих великих страдалиц, добровольно последовавших за своими мужьями в Сибирь. Они бросили все: знатность, богатство, связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чем не повинные, они в долгие 25 лет переносили все, что переносили их осужденные мужья».
Лишь через два года светская жизнь в доме Лаваль возобновилась. Но теперь он стал не только литературно-музыкальным салоном, но и своеобразным «штабом» связи ссыльных декабристов с родными и близкими. Здесь читались письма из сибирской каторги и отсюда живое слово тайными путями уходило «во глубину сибирских руд». 16 мая 1828 года Пушкин здесь в присутствии близких ему друзей по мысли и духу — Адама Мицкевича, П. А. Вяземского, сыновей Карамзиных и А. С. Грибоедова — читал своего «Бориса Годунова». С особым волнением ее слушал Грибоедов, которому мысли и дух трагедии были созвучны: он тоже привез из Персии в Петербург отрывки своей трагедии в стихах «Грузинская ночь» и читал их друзьям. В 1832 году друг Пушкина поэт П. А. Вяземский познакомил гостей этого дома с неопубликованной 8-й главой «Евгения Онегина».
Лермонтов: ссора и дуэль с французским послом
16 февраля 1840 года на балу в доме Лаваль вспыхнула ссора между М. Ю. Лермонтовым и сыном французского посла Эрнестом де Барантом, окончившаяся дуэлью. В своем официальном объяснении Лермонтов, естественно, скрыл истинные причины ссоры, не назвав имени княгини М. А. Щербатовой, которой в то время увлекался и в доме которой (ныне наб. Фонтанки, 101) часто бывал. За ней ухаживал и де Барант. Но дело здесь было, как обнаружили уже в наше время ученые-лермонтоведы, в другом, а именно в травле поэта. Гнуснейшее участие в этом деле принимали французский посол, шеф жандармов Бенкендорф, министр иностранных дел Нессельроде и сам Николай I, не простивший Лермонтову стихотворения «Смерть Поэта». Они сделали все, чтобы погубить его, заклеймившего позором убийц великого поэта России — А. С. Пушкина. Об этой истинной причине ссоры писала в своих воспоминаниях близкий Друг Лермонтова, поэтесса графиня Е. П. Ростопчина, называя поводом для столкновения «спор о смерти Пушкина». Ответом Николая I на спровоцированную дуэль Лермонтова с де Барантом явилась высылка поэта в действующую армию на Кавказ.
В советское время в этом здании, известном как дом Лаваль, размещался Центральный Государственный исторический архив СССР (Английская, или, по-старому, наб. Красного Флота, 4). Долгое время история строительства этого ценного архитектурно-художественного памятника не была досконально изучена. Сделать это удалось в 1960-х годах научным сотрудникам названного выше архива А. Л. Вайнштейн и В. П. Павловой, нашедших ряд неизвестных ранее архивных документов.
И. Кашницкий
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 7:59 pm), всего редактировалось 2 раз(а)
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 9:14 am Заголовок сообщения:
История села Веледниково
В конце XVIII в. Веледниково перешло к статской советнице Дарье Ивановне Козицкой, под именем сельца Екатерининского. К сожалению, документы не позволяют окончательно решить, когда оно было куплено из вотчины графа Ягужинского.
В 1834 г. сельцом Екатерининским, Веледниково тож, владеет дочь Козицкой — графиня Александра Григорьевна Лаваль. В 1852 г. владелица та же.
Фамилия Козицких становится заметна с 1760-х годов. Григорий Васильевич Козицкий — секретарь Екатерины II «у принятия прошений», он же значится формальным издателем журнала «Всякая всячина», который в действительности издавала сама императрица. Однако своим огромным богатством семья была обязана другому обстоятельству, а именно — родству с семьей заводчиков Твердышевых и Мяс-никовых. Начало эти фамилии ведут с Петровских времен.
Семейное предание гласило, что как-то раз царь Петр I, будучи на Волге, переправлялся через нее на пароме. Здесь он обратил внимание на трех проворных парней-волжан и пригласил их к обеду. Здесь он расспросил их, кто они такие и довольны ли своей судьбой. Оказалось, что это крестьяне-старообрядцы, промышляют паромным делом. Двое из них были братья Иван и Яков Твердышевы, а третий – их зять Иван Мясников. Царь спросил их, почему они довольствуются сим малоприбыльным ремеслом, в то время как на Урале можно быстро разбогатеть, как это сделали Демидовы. Те ответили, что у них нет даже тех малых средств, которые были у Демидова при начале дела. Петр дал им пятьсот рублей и эти деньги не пропали зря. К концу жизни это были уже миллионеры, владельцы восьми заводов и 76 тысяч душ крестьян. Огромное наследство Мясниковых-Твердышевых разошлось по чужим семьям. Иван Твердыщев умер бездетным, дочь его брата, вышедшая замуж за Г.И. Бибикова, тоже умерла молодой и бездетной.
Все состояние ушло на приданое четырех дочерей И.С. Мясникова: Ирины Бекетовой, Дарьи Пашковой, Аграфены Дурасовой и Екатерины Козицкой.
Надо сказать, что богатство этих наследниц широко известно На их приданое был построен Пашков дом - Российская государственная библиотека, самое красивое здание Москвы. На эти же деньги устраивалась типография, собирались коллекции, содержались великосветские и литературные салоны.
История замужества Екатерины Ивановны Мясниковой, опять-таки по семейному преданию, была такова. Князь Г.А. Потемкин будучи в Симбирске с секретарем императрицы Г.И. Козицким, остановился у Мясникова. Гостей встречала дочь хозяина, которая сразу им приглянулась. Потемкин, не долго думая, тут же сосватал ее за Козицкого Вступив в брак, Екатерина Мясникова перешла из раскола в официальное православие. Молодые поселились в Петербурге. Екатерина Ко-зицкая не имела светского образования и не говорила ни на одном иностранном языке, однако, смогла занять при дворе Екатерины достойное место.
Козицкий умер в 1775 г. Екатерина Ивановна осталась 29-летней вдовой с двумя дочерьми — Александрой и Анной. Анна, хотя и имела вид расфранченной горничной, вышла замуж первой и в очень знатную семью. Ее муж, князь Александр Михайлович Белосельский-Бе-лозерский был вдовцом, от первого брака у него осталась дочь Зинаида — знаменитая впоследствии своим салоном Зинаида Александровна Волконская.
Белосельские польстились на богатства Козицкой, но в остальном выражали недовольство. «Спесивое родство видело в этом союзе неравный брак, мезальянс, ибо на русском языке для того слова еще не существовало. А между тем предки отца ее, любимого статс-секретаря Екатерины, умнейшего и просвещеннейшего человека своего времени, Козицкие, русско-украинского происхождения, долго известны были на Волыни своими богатыми владениями, а одна из них, яже во святых Параскевия, была основательницею Почаевского монастыря. Но зато мать ее [Анны Григорьевны] имела несчастие наследовать миллионам дяди своего, купца Твердышева. Богатство родителей с меньшею сестрой разделила Белосельская пополам; но весь ум их ей одной уступила она», — писал Ф.Ф. Вигель. Об Анне Белосельской он пишет с неприязнью: «Она казалась мне так скучна, так чванно пришептывала...».
Старшая дочь Александра, которая, если верить современнику, была гораздо умнее своей сестры, долго не выходила замуж. В конце концов, когда ей было уже 27 лет, выбор ее пал на французского эмигранта, марсельского дворянина Жана-Шарля-Франсуа де Лаваля. Но браку чуть было не помешала ее мать, Екатерина Ивановна Козицкая. В дочери волжского паромщика-старообрядца вдруг взыграла аристократическая спесь, а заодно и религиозная нетерпимость: она считала, что француз Лаваль не пара ее дочери.
Кто-то посоветовал молодым людям обратиться к самому императору Павлу. Тот потребовал у Козицкой объяснений, почему она не дает своего согласия. «Не нашей веры», — отвечала она. — «Неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин». Резолюция императора была краткой: «Он христианин. Я его знаю. Для Козицкой чин весьма достаточный, а потому обвенчать». И дополнительное повеление: «Обвенчать через полчаса». Лаваль получил приданое поменьше, чем Бело-сельский, но все же огромное: 20 миллионов рублей, завод на Урале, множество угодий и часть Аптекарского острова в Петербурге с великолепной дачей на берегу Невы.
После свадьбы молодые начали устраиваться в Петербурге. Они приобрели у А.Н. Строганова участок земли на Английской набережной близ Сенатской площади. Вскоре здесь по проекту архитектора Тома де Томона был построен дом, который стал известен как своей архитектурой, так и сосредоточенными в нем художественными сокровищами исключительной ценности. В числе картин было три Рембрандта, в одной из зал пол украшала римская мозаика времен Нерона. Самой замечательной была коллекция этрусских и египетских древностей. Большая часть собрания Лавалей хранится сейчас в Эрмитаже.
О. Тимашевский. Портрет графини Александры Григорьевны Лаваль
Акварель. Местонахождение неизвестно
В особняке на Английской набережной часто бывали Пушкин, Грибоедов, Мицкевич, Лермонтов. Об этом доме говорит Пушкин в «Медном всаднике:
«Тогда на площади Петровой —
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С поднятой лапой, как живые.
Стоят два льва сторожевые —
На звере мраморном верхом.
Без шляпы, руки сжав крестом.
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений...»
В этом доме супруги Лавали прожили до самой смерти. Иван Степанович, как перекрестили Лаваля в России, умер 20 апреля 1846 г., его жена Александра Григорьевна — 20 декабря 1850.
У Ивана Степановича и Александры Григорьевны было 4 дочери. Одна из них очень хорошо известна в русской истории. Это жена декабриста княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая. После ссылки мужа, когда Екатерина Трубецкая решила ехать за ним в Сибирь, родители не только не удерживали ее, но постарались обеспечить максимальный комфорт в поездке, а затем много помогали декабристам. Правда, они не отказались от светской жизни, что вызывало косые взгляды в обществе.
После 1850 года Веледниково было продано графу Александру Михайловичу Девиер.
Род графов Девиер совершенно неизвестного происхождения. Появившийся при дворе Петра I португалец Антон Мануилович женился на сестре Меншикова и сделал ослепительную карьеру. Он был первым генерал - полицмейстером Петербурга. Екатерина I дала ему титул графа. Но неверно выбранная политическая партия привела Девиера к падению. Он был сослан в Якутск Только Елизавета Петровна вернула его из ссылки, возвратила имения и звания. Его внуки были известны скандальным поведением. Одного лишили дворянского звания и приговорили к каторге. Старший внук умудрился завести сразу трех жен. Его потомки от второго и третьего браков не были признаны графами. Поэтому родословие Девиеров крайне запутанно. Владельцами Веледникова были отставной полковник Александр Михайлович (умер в 1857 году) и его брат (или племянник) отставной ротмистр гвардии Константин Михайлович (1824-1859).
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 7:57 pm), всего редактировалось 1 раз
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 9:14 am Заголовок сообщения:
Лавальский детский приют
Основан 4 июня 1838 на Петербургской Стороне графиней Александрой Григорьевной Лаваль (урожденной Козицкой) для приходящих детей обоего пола. С 1840 находился в ведении Санкт-Петербургского Совета детских приютов. В первые годы размещался в наемном доме, а 1850 был переведен в собственный дом по адресу: П. С. Большой пр., 68 (сохранился), приобретенный на средства гр. А. Г. Лаваль. До кончины основательницы (1850) содержался на ее средства. Затем дочери покойной – графиня З. И. Лебцельтерн и кнг. Е. И. Трубецкая внесли в обеспечение содержания приюта капитал 18 000 руб. Ежегодно по 360 руб. вносили в кассу приюта их сестры гр. С. И. Борх и гр. А. И. Коссаковская, после смерти последней – ее сын гр. С. С. Коссаковский, затем – внук гр. И. С. Коссаковский. Кроме того, по завещанию кнг. М. А. Голициной приюту был оставлен неприкосновенный капитал в 5 300 руб.
По данным на 1862 в приюте призревалось 75 приходящих детей. Попечительницей была графиня С. И. Борх, ее помощницей – В. В. Ланская, директором – с.с. К. Л. фон Вистингаузен, помощником директора – К. Х. фон Вистингаузен, смотрительницей – М. Г. Кукук. В штате числился законоучитель, почетный старшина и помощница смотрительницы.
В 1884 для приюта архитектором В. Д. Николя был выстроен большой деревянный дом на месте старого, что обошлось более чем в 30 000 руб., из которых 20 000 руб., были взяты из средств Совета, а остальная часть покрыта приношениями благотворителей и текущими доходами.
В начале 1900-х в приюте призревалось 115 приходящих детей обоего пола. Вскоре он был соединен с сиротским Приютом великой княгини Ольги Николаевны, находившемся в прилегающем к нему каменном здании (при этом за каждым заведением сохранялось свое название и свой штат). Содержание обоих заведений обходилось в 9 000–10 000 руб. в год. На 1914 неприкосновенный капитал Лавальского приюта составлял 25 200 руб.
На 1916 попечительницей приюта была М. А. де-Карриер, ее помощницей – М. С. де-Карриер, попечителем – д.с.с А. Э Мейер, его помощником – к.с. Н. Н. Латкин, директором – с.с Ф. В. Геккер. За учебной частью наблюдал М. К. Мухин, почетным старшиной был к.с. И. Е. Васильев, смотрительницей – З. С. Кухаренко. Приют существовал до 1918.
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 9:15 am Заголовок сообщения:
К истории повести Пушкина "Гости съезжались на дачу..."
В 1828 г. Пушкин задумал написать повесть из жизни светского общества; в набросках плана на французском языке она имеет заголовок «L’homme du monde» («Светский человек»). В одном из разделов плана будущего произведения намечалась сцена «на даче у гр. L.» (Акад., VIII (2), 554). Этот раздел лег в основу наброска «Гости съезжались на дачу...».
В черновом автографе его латинская буква «L» заменена русским «Л» (там же, 544). В окончательном варианте буквенное обозначение титула и фамилии автор заменил тремя звездочками.
Кого же имел в виду Пушкин под «гр. Л.»? Существовало ли в действительности лицо, послужившее прототипом хозяина дачи? Написана ли повесть на материале, взятом непосредственно из жизни тогдашнего Петербурга, или же сюжет ее является литературным вымыслом автора? Сделаны были попытки отождествить некоторых персонажей повести с существовавшими в действительности лицами,1 однако до конца еще не раскрыто, насколько бытовой фон этой повести близок к реальной жизни, насколько конкретны лица и отдельные ситуации, отображенные в ней.
Обозначение Пушкиным фамилии владельца дачи одной и той же буквой то из русского, то из латинского алфавитов наводит на мысль, что он имел в виду совершенно определенное лицо с графским титулом, с фамилией, начинавшейся с буквы «Л», и, возможно, иностранного происхождения.
Действие повести в черновом ее варианте развертывается летом под Петербургом, «на даче у гр. Л.». В 1820—1830-е гг. владельцами дач из титулованной знати с фамилиями на «Л» в столице
37
были только графиня А. Г. Лаваль и княгиня Е. Н. Лопухина.2 Последняя была женщиной малообразованной; овдовев в 65-тилетнем возрасте, она в 1827 г. совершенно удалилась от шумной столичной жизни.3 Нет никаких данных о том, что Пушкин бывал в ее доме.
Иное дело графиня А. Г. Лаваль. На балах и приемах у Лавалей бывало все высшее петербургское общество вплоть до царя, а по средам они принимали весь дипломатический корпус.4 Не вызывает поэтому сомнений, что летом 1828 г., когда Пушкин особенно много развлекался, посещал балы, играл в карты, он бывал у Лавалей и на даче, где давались блестящие празднества. Впечатления от этих вечеров могли послужить одним из источников замысла повести.
Такое предположение становится очевидным фактом, если сопоставить отдельные ситуации повести с некоторыми подробностями, касающимися происхождения Лавалей, положения, которое они занимали в обществе, их ближайшего окружения и картин светских вечеров в их доме.
Сопоставления дают основание считать, что под «гр. Л.» Пушкин подразумевал Лаваль, при этом имел в виду, очевидно, графиню, а не графа, как до сих пор считалось.
В повести герой ее Минский в беседе с испанцем говорит об оскудении и упадке древнего русского дворянства, на место которого пришли выскочки, выставляющие себя аристократами. «Смешно только видеть в ничтожных внуках пир<ожников>, ден<щиков>, певч<их> и дьячков, — говорит Минский, — спесь герцога Monmoren<cy>...» (VIII (1), 42). Это прямой намек на И. С. Лаваля, французского эмигранта, который, получив графский титул и достигнув высоких придворных чинов в России только благодаря богатству жены, держался как вельможа и выдавал себя за дворянина из старинного французского рода Montmorency-Laval. По свидетельству современников, один из представителей этой фамилии во время приезда в Петербург с недоумением обратил внимание Александра I на герб Монморанси, украшавший фронтон дома Лаваля на Английской набережной, в результате чего царь потребовал от Лаваля снять этот герб.5
В повести среди гостей дипломаты, иностранцы, светские дамы, «важная кн. Г.». Установлено, что «кн. Г.» — известная
38
Наталья Петровна Голицына,6 которая бывала на балах и приемах у Лавалей. Это о ней писал в 1810 г. в своем дневнике американский посол Адамс, перечисляя гостей на даче Лавалей, куда он был приглашен.7 В «Записках Ф. Ф. Вигеля» отмечается, что, покинув Францию во время революции 1789—1794 гг., Голицына явилась в России поборницей аристократии: «Сотни светского и духовного звания эмигрантов способствовали ей распространить свет его (аристократизма, — А. В., В. П.) в нашей столице. Составилась компания на акциях, куда вносимы были титулы, богатство, кредит при дворе, знание французского языка, а еще более незнание русского».8
Не вызывает сомнений, что акции Лаваля в этой компании были значительными, если учесть, что титул графа он получил за ссуду в 300 тыс. франков, переданную А. Г. Лаваль Людовику XVIII перед возвращением короля во Францию.9
Прототипом героини повести Зинаиды Вольской явилась известная петербургская красавица Аграфена Федоровна Закревская,10 которой Пушкин, в то время был увлечен. А. Ф. Закревская состояла в родстве с графиней А. Г. Лаваль,11 была в ее доме близким человеком,12 и Пушкин, конечно, не раз встречал ее здесь.
В повести собравшиеся гости рассматривают парижские литографии. У Лавалей же была превосходная библиотека с собранием ценных гравюр и литографий, привезенных и получаемых ими из-за границы.13
Сохранилось воспоминание об игре в карты в их доме: за ломберными столами просиживали далеко заполночь и «игра шла просто баснословная».14 В повести гости также проводят время за карточной игрой.
Место действия повести, насколько мы можем себе его представить по скупым, хотя и живописным подробностям пушкинского
39
наброска, не противоречит сохранившимся описаниям и изображениям дачи Лавалей. С балкона ее открывался прекрасный вид на окрестные дачи Каменного и Крестовского островов. В наброске Пушкина читаем «На балконе сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец, казалось, живо наслаждался прелестию северной ночи. С восхищением глядел он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым, и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке» (VIII (1), 37).
Дача Лавалей была выстроена в 1810 г. известным архитектором Тома де Томоном на северо-западной оконечности Аптекарского острова, значительная часть которого принадлежала им. По свидетельству современников и по сохранившимся изображениям, это была одна из красивейших дач Петербурга.15 Восторженный отзыв о ней имеется в дневнике поэта И. И. Козлова, записавшего 5 июля 1820 г. после прогулки на островах, что дача Лавалей «просто восхищение».16 Как сообщали «С.-Петербургские ведомости», в январе 1827 г. виды ее, наравне с видами императорских дворцов и европейских столиц, показывали в космораме.17 Большой парк назывался «лавалевским» даже в конце XIX в., хотя с 1850-х годов принадлежал другим лицам.18
Невдалеке от дачи на Каменном острове с 1827 г. находился летний театр, в котором, наряду с комедиями и водевилями русских авторов, давались итальянские оперы. Интересно отметить, что и в повести гости съезжались на дачу после итальянской оперы. «Зала наполнялась дамами и мужчинами, приехавшими в одно время из театра, где давали новую Ит<альянскую> оперу» (VIII (1), 37).
Кто же была А. Г. Лаваль и каковы связи Пушкина с Лавалями?
Александра Григорьевна Лаваль, урожденная Козицкая (1772—1850), была одной из замечательных женщин Петербурга.19 Она происходила по матери от известных миллионеров-горнопромышленников
40
Мясниковых-Твердышевых.20 Пушкин в примечании к четвертой главе «Истории Пугачева» писал: «Твердышев нажил свое огромное имение в течение семи лет. Потомки его наследников суть доныне одни из богатейших людей в России» (IX (1), 102—103). Отец ее, Г. В. Козицкий, был статс-секретарем Екатерины II, выпускником Лейпцигского университета, первым переводчиком работ М. В. Ломоносова на латинский язык и древнеримских поэтов и философов на русский язык, другом известного актера Волкова.21
А. Г. Лаваль обладала природным умом и твердым характером, которые сочетались в ней с прекрасным образованием, полученным в семье. Она увлекалась искусством, литературой, имела блестящий дом на Английской набережной, где были собраны коллекции картин, скульптур, древностей.22
Часто и подолгу путешествуя, Лаваль встречалась со многими выдающимися людьми, в том числе с французскими писателями Ф. Шатобрианом, Б. Констаном, г-жой де Сталь, салон которой посещала в Париже.23
На литературных вечерах в ее доме читались и обсуждались произведения русских и иностранных авторов. Ее роль в литературной жизни Петербурга проявлялась во влиянии на газету «Le Furet», издававшуюся с 1829 г. секретарем и библиотекарем Лавалей Ш. Сен-Жюльеном.24 В газете, наряду со светскими новостями, помещались рецензии на произведения поэтов и писателей, в том числе восторженные отзывы на произведения Пушкина.
Пушкин стал бывать в салоне Лаваль вскоре после окончания лицея и причисления к Коллегии иностранных дел, где И. С. Лаваль в течение 30 лет управлял 3-й экспедицией особой канцелярии Министерства иностранных дел. В обязанность этой экспедиции среди прочих других входил просмотр зарубежных периодических изданий и составление извлечений из них для царя о положении
41
дел в Европе.25 Это позволяло Лавалю, минуя цензуру, быть в курсе всех новостей иностранной печати. Новости несомненно становились известными и в салоне графини Лаваль. На литературных вечерах у Лаваль Пушкин читал свои еще не опубликованные произведения. В 1817 г. на одном из таких вечеров поэт читал только что написанное самое свободолюбивое стихотворение этого периода его творчества — оду «Вольность».26 Среди бумаг Пушкина сохранились черновые варианты стихотворений «Там у леска» и «Царское Село». На полях этой рукописи, относящейся к 1819 г., рукою Пушкина сделан карандашный набросок портрета И. С. Лаваля.27
В том же году в стихотворении, посвященном А. И. Тургеневу, поэт писал:
... Ленивец милый на Парнассе,
Забыв любви своей печаль,
С улыбкой дремлешь в Арзамасе
И спишь у графа де-Лаваль...
(II (1), 41).
В летописи жизни Пушкина указано, что с сентября 1817 по апрель 1820 г. Пушкин бывал на вечерах и балах у Лаваль.28
Сохранились воспоминания современников о чтении Пушкиным 16 мая 1828 г. в салоне Лаваль трагедии «Борис Годунов». Среди гостей, присутствовавших на чтении, были А. С. Грибоедов, А. Мицкевич, П. А. Вяземский, сыновья Карамзина, А. И. Кошелев.29
В 1828 г. на балу у Лаваль Пушкин танцевал мазурку с 16-тилетней дочерью поэта И. И. Козлова Александрой в пику А. А. Олениной, отвергнувшей его сватовство.30 В последние дни декабря 1829 г., вернувшись в Петербург после путешествия в Арзрум, поэт составил список лиц, которым намеревался разослать визитные карточки к новому, 1830, году. В списке из 42-х фамилий пятыми значатся Лавали.31
Зимой 1831—1832 гг., как отмечает в своих записках А. О. Смирнова-Россет, «... не было конца вечерам и балам; танцевали
42
у графини Лаваль, у Сухозанет, у графини Разумовской и в Аничкове дважды в неделю».32 Известно, что Наталья Николаевна Пушкина часто выезжала в свет и поэту приходилось ее сопровождать. Они несомненно бывали на блестящих празднествах, дававшихся и в доме Лаваль. Это тем более вероятно, что, по свидетельству современников, Н. Н. Пушкина посещала дом Лавалей и после смерти поэта.33
Французский прозаический перевод оды «Клеветникам России», по отзыву П. Е. Щеголева, ничем не замечательный, нашли в бумагах Пушкина. Л. Б. Модзалевский установил, что этот перевод — автограф графини А. Г. Лаваль.34
Пушкин в своем дневнике за 1834 г. упоминает о Лавалях: 8 апреля он записал о рауте у В. Ф. Одоевского и о присутствии на нем семьи Лаваль35 (XII, 324).
Все приведенные сведения говорят о долголетнем знакомстве Пушкина с Лавалями. Кроме того, многие из лиц, с которыми поэта связывали узы дружбы или давнее знакомство, входили в круг людей, близких к Лавалям:36 например, В. А. Жуковский,37 П. А. Вяземский,38 семья В. Ф. Одоевского,39 Карамзины,40 И. И. Козлов,41 З. А. Волконская42 и др.
43
Повесть осталась неоконченной, хотя сюжет ее занимал Пушкина почти два года. Трудно с полной уверенностью судить о причинах, в связи с которыми работа над повестью не была завершена, но несомненно, что реальное воплощение нравов большого света, почти портретные очерки лиц из светского окружения Пушкина служили серьезным к тому препятствием.
————
Сноски
Сноски к стр. 36
1 История русской литературы, т. VI. Изд. АН СССР, М.—Л., 1953, стр. 302; Елена Гладкова. Прозаические наброски Пушкина из жизни «света». В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, 6. Изд. АН СССР, М.—Л., 1941, стр. 311.
Сноски к стр. 37
2 Указатель жилищ и зданий в С.-Петербурге, или адресная книга... Изд. С. Аллер, СПб., 1822, стр. 219, 220; Нумерация домов в Петербурге с алфавитными списками. СПб., 1836, стр. 146.
3 Русский биографический словарь, т. Лабзина—Лященко, СПб., 1914, стр. 633.
4 И. Кологривов. Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая. «Современные записки», т. 10. Париж, 1936, стр. 249—250; С. О. Долгов. Сто лет назад. Письма И. П. Оденталя к А. Я. Булгакову о петербургских новостях и слухах. «Русская старина», 1912, № 5, стр. 410.
5 A. de Custine. La Russie en 1839, v. IV. Paris, 1843, pp. 391—392.
Сноски к стр. 38
6 История русской литературы, т. VI, стр. 302.
7 Memoirs of John Quincy Adams, t. 2. Philadelphia, 1874, p. 141.
8 Записки Ф. Ф. Вигеля, ч. 1. М., 1891, стр. 138.
9 ЦГАОР, ф. 1143, оп. 1, д. 98, л. 1; И. Кологривов. Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая, стр. 216.
10 Н. Л. Степанов. Проза Пушкина. М., 1962, стр. 56; А. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958, стр. 76—77.
11 А. Ф. Закревская — внучатная племянница А. Г. Лаваль. Бабка А. Ф. Закревской, Аграфена Ивановна Дурасова, и мать А. Г. Лаваль, Екатерина Ивановна Козицкая, — родные сестры, урожденные Мясниковы.
12 Воспоминания М. Ф. Каменской. «Исторический вестник», 1894, т. 58, № 10, стр. 47—48.
13 Журнал собрания наследниц А. Г. Лаваль от 17 августа 1851 г. (ЦГИА, ф. 468, оп. 1, ч. 1, д. 1108, л. 3); Список имущества, полученного в наследство Е. И. Трубецкой (ЦГИА, ф. 1657, оп. I, д. 36, л. 1 об.); А. Хомутов. Из бумаг поэта И. И. Козлова. «Русский архив», 1886, кн. 1, стр. 318.
14 Воспоминания М. Ф. Каменской, стр. 48.
Сноски к стр. 39
15 Описание дачи см.: ЛГИА, ф. 268, оп. II, д. 72, лл. 316—359; литографированное ее изображение имеется в альбоме «Nouvelle collection de quarante deux vues de Saint Pétérsbourg et de ses environs», СПб., 1826 (Эрмитаж, Э28420/Р. Г.) См. также: «Отечественные записки», 1820, ч. II, № 4, стр. 207.
16 К. Я. Грот. Дневник И. И. Козлова «Старина и новизна», 1906, кн. 11, стр 43—44. — См. здесь же запись от 14 июля 1830 г.: «Я ездил обедать на дачу Лаваль. Познакомился с князем и княгиней Одоевскими. Я читал свою „Безумную“» (стр. 49).
17 «С.-Петербургские ведомости», 4 января 1827 г., Первое прибавление, стр. 10.
18 И. Божерянов. Петербургская старина. СПб., 1891, стр. 43
19 См. краткий очерк о ней: П. Столпянский. Женщины старого Петербурга. Гр. Лаваль («Наша старина», 1917, вып. 3, стр 68—84); Русские портреты XVIII и XIX столетий. Изд. вел. князя Николая Михайловича. Т. 2, вып. 3. СПб., 1906, № 88.
Сноски к стр. 40
20 О Мясниковых-Твердышевых см.: Е. П. Карнович. Замечательные богатства частных лиц в России. СПб., 1885, стр. 174—177.
21 Русский биографический словарь, т. Кнаппе—Кюхельбекер. СПб., 1903, стр. 39—40.
22 А. Л. Вайнштейн, В. П. Павлова. Здание ЦГИА СССР — архитектурный и историко-культурный памятник Петербурга—Ленинграда. В кн.: Вопросы архивоведения и источниковедения. Л., 1967, стр. 241—245, 247—248; Указатель художественной выставки редких вещей, принадлежавших частным лицам, учрежденной с высочайшего позволения в залах имп. Академии художеств в пользу кассы Общества посещения бедных. СПб., 1851; О. Ф. Вальдгауер. Античная скульптура Государственного Эрмитажа. Пгр., 1923; Собрание древностей покойной гр. Лаваль. «Журнал Министерства народного просвещения», 1852, ч. 73, отд. VII, стр. 22.
23 Записки С. Г. Волконского. СПб., 1901, стр. 337.
24 См.: Дело об издании газеты «Le Furet» (ЦГИА, ф. 772, оп. I, д. 122); М. Аронсон, С. Рейсер. Литературные кружки и салоны. Л., 1929, стр. 72.
Сноски к стр. 41
25 Н. Колюпанов. Биография Александра Ивановича Кошелева, т. I, кн. 2. М., 1889, стр. 175.
26 М. А. Цявловский. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. I. Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 146, 742.
27 ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, № 25, л. 1; Неизданный Пушкин. Собрание А. Ф. Онегина. Изд. «Атеней», Пгр., 1922, стр. 9, 13.
28 М. А. Цявловский. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. I, стр. 138, 742.
29 Пушкин в неизданной переписке современников (1815—1837). «Литературное наследство», т. 58. Изд. АН СССР, М., 1952, стр. 79; Н. Колюпанов. Биография Александра Ивановича Кошелева, т. I, кн. 2, стр. 202.
30 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Подгот. к печати и коммент. М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский, Т. Г. Зенгер. Изд. «Academia», М.—Л., 1935, стр. 324.
31 Там же, стр. 322.
Сноски к стр. 42
32 А. О. Смирнова. Записки, дневник, воспоминания, письма. М., 1929, стр. 188.
33 Comte A. Pallavicini. Lettres d’un petit-fils à sa grand’mère. [S. l., s. a.], pp. 92—93.
34 А. С. Пушкин. Письма, т. III. 1831—1833. Под ред. и с примеч. Л. Б. Модзалевского. Изд. «Academia», М.—Л., 1935, стр. 419.
35 Дневник Пушкина. 1833—1835. Под ред. и с объяснит. примеч. Б. Л. Модзалевского и со статьею П. Е. Щеголева. ГИЗ, М.—Пгр., 1923, стр. 12, 134. По свидетельству В. В. Ленца, у Одоевского часто бывали А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский. «Из дам особенно обращали на себя внимание красавица Замятина, графиня Лаваль, старая и страшно безобразная...» («Русский архив», 1878, кн. 1, стр. 441).
36 См., например, сведения о посещении дома Лавалей в 1827—1830 гг. Пушкиным, Крыловым и Жуковским в воспоминаниях Сен-Жюльена (Ch. de Saint-Julien. Voyage pittoresque en Russie. Paris, 1851, pp. 29—30).
37 Дневник В. А. Жуковского. СПб., 1903, стр. 68, 512—515.
38 См. письма П. А. Вяземского к жене за 1830 г. («Звенья», т. VI. М.—Л., 1936, стр. 212) и за 1831—1832 гг. (там же, т. IX, М., 1951, стр. 264, 278, 322, 406). В письме от января 1832 г. Вяземский сообщал о чтении им в салоне Лаваль 8-й (еще неопубликованной) главы «Евгения Онегина». См. также: П. А. Вяземский. Записные книжки (1813—1848). Изд. АН СССР, М., 1963, стр. 169.
39 Письма А. Г. Лаваль и ее дочерей к В. Ф. и О. С. Одоевским (ГПБ, ф. 539, оп. 2, дд. 630, 671, 672, 1262, 1325, 1332, 1333); Записки В. А. Инсарского («Русская старина», 1895, т. 84, № 7, стр. 6).
40 См.: Письма Н. М. Карамзина к его супруге из Петербурга в Москву 1816 г. («Русский архив», 1911, кн. 7—8, стр. 568, 573, 588). В письме от 10 марта 1816 г. Н. М. Карамзин сообщал о чтении им в салоне Лавалей «Истории государства российского». См. также: Письма Н. М. Карамзина И. И. Дмитриеву. СПб., 1866, стр. 300, 385, 393, 411.
41 К. Я. Грот. Дневник И. И. Козлова, стр. 41.
42 З. А. Волконская, урожд. Белосельская-Белозерская, падчерица сестры А. Г. Лаваль.
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 7:57 pm), всего редактировалось 2 раз(а)
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 7:32 pm Заголовок сообщения:
В Иркутске побывал сибирский альбом княгини Трубецкой
Этому альбому декабристки 175 лет. В 1839 году княгиня Екатерина Трубецкая, покидая последнее место каторги мужа, Петровский завод, отправила сибирский альбом в Неаполь, родной сестре графине Зинаиде Лебцельтерн, урождённой Лаваль. С тех пор он хранится у потомков Зинаиды Ивановны. В начале июня один из них, Жан де Винераль, впервые привёз в столицу Восточной Сибири альбом княгини Трубецкой. Уникальный артефакт был доступен для просмотра всего семь дней и снова вернулся в Париж.
Потомки Екатерины Ивановны Трубецкой по линии её родной сестры графини Зинаиды Ивановны Лебцельтерн – Беатрис де Тредерн, Мари-Анес Андрие, Жан де Винераль – приезжали в Иркутск в начале июня этого года. Семья Винераль поддерживает тёплые отношения с Иркутским музеем декабристов, и господин Жан де Винераль впервые решился побывать в Сибири сам и привезти семейную реликвию – альбом тёти, Екатерины Трубецкой. Поскольку поездка была очень краткой – с 2 по 9 июня, альбом был доступен для посетителей музея всего семь дней. После этого он снова отправился домой, в парижскую квартиру семейства Винераль. «С этой семейной реликвией они, конечно, расставаться не хотят, и их можно понять», – говорит заведующий отделом Дома-усадьбы Трубецких Игорь Пашко. Сам Жан де Винераль рассказывал на открытии выставки, что очень привык к этой вещи, вспоминал, как ребёнком листал старинный альбом, фантазировал, представлял себе далёкую Сибирь. «Раньше в нашем музее хранились копии страниц раритета, на основе которых была сделана реконструкция альбома в натуральную величину. Эта реконструкция сейчас представлена в действующей выставке «Трубецкие в благодарной памяти потомков».
«У Екатерины Ивановны было три сестры, самой любимой была Зинаида Ивановна, – рассказывает Игорь Пашко. – Сестра находилась с Екатериной Ивановной в переписке до конца её дней, помогала деньгами, присылала книги, морально поддерживала. После того как Екатерина Ивановна умерла, Зинаида Ивановна написала воспоминания о сестре на французском языке, которые, к сожалению, до сих пор полностью на русский не переведены».
Семья Винераль поддерживает тёплые отношения с Иркутским музеем декабристов, и господин Жан де Винераль впервые решился побывать в Сибири сам и привезти семейную реликвию – альбом тёти, Екатерины Трубецкой.
После событий на Сенатской площади Сергей Трубецкой был арестован в доме графа Людвига Лебцельтерна, австрийского полномочного министра в Санкт-Петербурге. Лебцельтерна попросили покинуть Россию, с ним уехала и супруга. После того как граф скончался, Зинаида Ивановна с дочерью отправилась в Италию, долгие годы они жили в Неаполе. В 1839 году истёк 13-летний срок пребывания Сергея Трубецкого на каторге, и с последней почтой из Петровского завода накануне отъезда в Оёк Екатерина Ивановна Трубецкая отправила сестре в Неаполь тот самый альбом. Возможно, Трубецкая опасалась потерять эту бесценную для неё вещь или просто хотела сделать подарок сестре. Зинаида Ивановна никак иначе не смогла бы увидеть те места, в которых жила семья её любимой сестры Каташи, так звали Екатерину в семье. С тех пор этот альбом хранился в семье Лебцельтернов, а затем попал к их потомкам, семье Винераль (Зинаида Ивановна последние годы провела в Париже, и альбом остался у парижских потомков). Сначала его хранил отец Жана Клод де Винераль, которому сейчас исполнилось 102 года, теперь альбом перешёл к сыну.
Как рассказали в Иркутском музее декабристов, около столетия после «почты из Петровского завода», полученной в Неаполе, о реликвии ничего не было известно, пока в конце 20-х годов прошлого века православный священник Иван Николаевич Кологривов в Париже не занялся поисками потомков княгини Трубецкой в русских и французских кругах. Потомки нашлись и предоставили священнику богатые семейные архивы, в числе прочих раритетов Ивану Кологривову посчастливилось увидеть сибирский альбом Екатерины Ивановны Трубецкой. На основе собранного материала Кологривов создал серьёзный научный труд – монографию о княгине Трубецкой, но, к сожалению, рукопись погибла во время оккупации Франции фашистами. Опубликован был лишь сокращённый её вариант в парижском журнале «Современные записки». Уже в 70-е годы XX века французский писатель, публицист Макс Эльбронн, интересовавшийся историей декабристов, побывал в России, в Иркутске его экскурсоводом по декабристским местам стал писатель Марк Сергеев. Эльбронн издал книгу «Княгиня Трубецкая», указав, что в основу его труда положено сочинение Кологривова. Один экземпляр книги он выслал Марку Сергееву, а тот, в свою очередь, будучи в 1977 году в поездке в Париже, в русском отделе Национальной библиотеки Франции отыскал номера «Современных записок», где была напечатана работа Ивана Кологривова, сделал копии и передал их в Иркутск.
В 2001 году тогдашний директор Иркутского музея декабристов Евгений Ячменёв побывал во Франции, и в Париже ему удалось познакомиться с графом Клодом де Винералем. Он и рассказал иркутянину, что в его семье до сих пор хранится альбом княгини Трубецкой. Тогда-то Иркутскому музею декабристов и были подарены два чистых листа из сибирского альбома княгини.
В 2005 году Евгений Ячменёв в газете «Аргументы и факты» так рассказывал о реликвии: «За 65 лет до меня этот альбом видел только один русский исследователь – биограф княгини Екатерины Ивановны Трубецкой отец И.Н. Кологривов. В 1936 году он опубликовал два вида Читы и два вида Петровского завода из этого альбома в своём очерке о княгине Трубецкой, изданном в парижском журнале «Современные записки». Остальные виды до недавнего времени в России были неизвестны».
На первой странице альбома – письмо к Зинаиде Ивановне, написанное Екатериной Трубецкой. Для княгини русский и французский были родными языками, потому писала она в основном по-французски, и это письмо не исключение.
«Дорогая Зинаида, вот альбом, который, я думаю, будет тебе интересен. Он содержит различные воспоминания о первой части нашей жизни в изгнании. Если ты найдёшь работу плохо исполненной, то я прошу твоего снисхождения. Виды, цветы, всё вплоть до переплёта – работа наших товарищей по изгнанию. Рисунки на переплёте представляют один – большую тюрьму в Чите, другой – дом Александрины здесь, в Петровском. Что касается до рисунков, то я всюду дала пояснения. Не нужно, дорогой друг, чтобы эти разные виды навели на тебя грустное настроение. Рассматривая их, скажи себе, что, если места видели тяжёлые минуты, проведённые нами, они также были свидетелями минут удовлетворения. Мы завтра покидаем Петровский, памятуя о всех милостях, ниспосланных нам Господом за эти тринадцать лет, с чувством благодарности к Его божественному милосердию и с утешительной мыслью, что, где бы мы ни находились, пока мы будем уповать на Него, Он также будет с нами, чтобы нас защитить и утешить. Я написала эти строки с полной откровенностью, ибо я знаю, что не бросишь эту книгу без нужды на столе и не будешь всем её показывать. Она может представить интерес только для небольшого числа тех людей, которые меня действительно любят. Петровский, 28-го июля 1839 г.».
Известно, что женщины-декабристки могли получать из России не только письма, но и посылки. Присылали им бумагу, акварель, тушь. Всё это так или иначе попадало к декабристам. Николай Александрович Бестужев, ещё находясь в Читинской тюрьме, тайно получал от Александрины Муравьёвой бумагу, краски. Он написал портретную галерею своих друзей по несчастью, их жён и детей. Хотя, пока декабристы находились в Сибири, изображать их, как государственных преступников, было строго запрещено. И тем не менее они постоянно занимались творчеством. Альбом княгини Трубецкой – один из великолепных раритетов, которые могут рассказать о талантах декабристов. Дамские альбомы, в которых помещались рисунки, стихи, комплименты, были популярны в ту пору. Известны альбомы Александры Давыдовой, Александрины Муравьёвой. Конечно, дамские альбомы в Санкт-Петербурге и Москве носили скорее светский, легковесный характер. Для женщин в изгнании они стали способом сохранить память о прожитом. Сибирский альбом княгини Трубецкой – это память о важной части жизни, запечатлённое время и место.
Альбом полностью выполнен руками декабристов. На кожаной обложке – тиснёные изображения. На первой странице – изображение Читинской тюрьмы, на последней – дома Александрины Муравьёвой в Петровском заводе.
Альбом заключён в красивый тиснёный кожаный переплёт с кованой застёжкой. Искусствовед Илья Зильберштейн в своё время предположил, что этот переплёт выполнен декабристом Дмитрием Завалишиным, а застёжку сделал декабрист Антон Арбузов.
Всего на выставке было представлено девять страниц. Это не все страницы альбома, есть ещё пять рисунков декабриста Петра Борисова, на которых изображены букеты лесных и полевых забайкальских цветов. Нынешние владельцы альбома, семейство Жана де Винераля, хранят эти страницы в своём доме в Париже. Они вставлены в рамки и развешены на стенах. Как выглядели страницы с цветами, можно увидеть в великолепном издании «Акварели декабриста Петра Ивановича Борисова».
В альбоме представлены пять видов Читы и три вида Петровского завода. «Мы предполагаем, что эти изображения принадлежат Николаю Александровичу Бестужеву, но точно авторство пока не установлено, – говорит Игорь Пашко. – Известно, что по крайней мере восемь декабристов неплохо рисовали и владели навыками живописи. Но наиболее известным и, вероятно, самым профессиональным был Николай Бестужев. И если не сам он сделал часть работ из этого альбома, то рисунки изготовлены явно под его влиянием. Если вы ознакомитесь с монографией Ильи Самойловича Зильберштейна «Художник-декабрист Николай Александрович Бестужев», то увидите, что сходство с почерком Бестужева, его художественной манерой безусловно присутствует почти на всех работах, которые представлены в альбоме. Исследователям ещё предстоит определить «почерк» декабристов, которые могли принимать участие в создании этого альбома. Очень неплохо рисовали Николай Репин, Иван Анненков. Но пока мы склоняемся к мысли, что это работы Николая Бестужева или копии с его работ».
«Конечно, альбом этот – бесценная вещь, потому что к ней прикасались руки не только Екатерины Ивановны и Сергея Петровича Трубецких, но и многих других декабристов, – продолжает Игорь Пашко. – В списке декабристов, которые могли быть причастны к созданию альбома, помимо Николая Бестужева и Петра Борисова могут быть имена Ивана Киреева, Василия Ивашева, Николая Репина. Но список этот предположительный, необходимы дополнительные исследования». Возможно, сами декабристы могли делать копии работ Николая Бестужева. Известно, что большой популярностью среди них пользовались изображения маленького формата, которые можно было отправить почтой, своеобразные «открытки», весточки из Сибири. Некоторые декабристы превращали работы Николая Бестужева в такие «открытки», копировали в миниатюре и отправляли родным.
Дети декабристов, Александра Трубецкая или Василий Давыдов, могли «набивать руку», копируя работы Бестужева.
Сохранилось в архиве Бестужевых и письмо Александры Ребиндер (урождённой Трубецкой) к сестре Николая Бестужева Елене Александровне, датированное 1854 годом, с просьбой «одолжить ей ненадолго виды Читы и Петровского завода, с которых ей хочется снять копию».
Исследователям ещё предстоит большая работа, чтобы точно определить имена тех декабристов, которые участвовали в создании этого артефакта
Побывав в Иркутске, на Байкале, в Оёке и Урике, семейство Винераль снова отправилось в Париж. Уехал и сибирский альбом княгини Трубецкой. А исследователям ещё предстоит большая работа, чтобы точно определить имена тех декабристов, которые участвовали в создании этого артефакта.
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 7:56 pm), всего редактировалось 2 раз(а)
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 7:35 pm Заголовок сообщения:
Лаваль, Борх, Трубецкая, Козицкие
Фамилия Козицких становится заметна с 1760-х годов. Григорий Васильевич Козицкий — секретарь Екатерины II «у принятия прошений», он же значится формальным издателем журнала «Всякая всячина», который в действительности издавала сама императрица. Однако своим огромным богатством семья Козицких была обязана другому обстоятельству, а именно — родству с семьей заводчиков Твердышевых и Мясниковых. Начало эти фамилии ведут с Петровских времен. Семейное предание гласило, что как-то раз царь Петр I, будучи на Волге, переправлялся через нее на пароме. Здесь он обратил внимание на трех проворных парней-волжан и пригласил их к обеду. Здесь он расспросил их, кто они такие и довольны ли своей судьбой. Оказалось, что это крестьяне-старообрядцы, промышляют паромным делом. Двое из них были братья Иван и Яков Твердышевы, а третий – их зять Иван Мясников. Царь спросил их, почему они довольствуются сим малоприбыльным ремеслом, в то время как на Урале можно быстро разбогатеть, как это сделали Демидовы. Те ответили, что у них нет даже тех малых средств, которые были у Демидова при начале дела. Петр дал им пятьсот рублей и эти деньги не пропали зря. К концу жизни это были уже миллионеры, владельцы восьми заводов и 76 тысяч душ крестьян. Огромное наследство Мясниковых-Твердышевых разошлось по чужим семьям. Иван Твердышев умер бездетным, дочь его брата, вышедшая замуж за Г.И. Бибикова, тоже умерла молодой и бездетной. Все состояние ушло на приданое четырех дочерей И.С. Мясникова: Ирины Бекетовой, Дарьи Пашковой, Аграфены Дурасовой и Екатерины Козицкой. Надо сказать, что богатство этих наследниц широко известно: на их приданое был построен Пашков дом - Российская государственная библиотека, самое красивое здание Москвы. На эти же деньги устраивалась типография, собирались коллекции, содержались великосветские и литературные салоны.
История замужества Екатерины Ивановны Мясниковой (24.10.1746 - 6.5.1833), опять-таки по семейному преданию, была такова. Князь Г.А. Потемкин будучи в Симбирске с секретарем императрицы Г.И. Козицким, остановился у Мясникова. Гостей встречала дочь хозяина, которая сразу им приглянулась. Потемкин, не долго думая, тут же сосватал ее за Козицкого. Вступив в брак, Екатерина Мясникова перешла из раскола в официальное Православие. Молодые поселились в Петербурге. Екатерина Козицкая не имела светского образования и не говорила ни на одном иностранном языке, однако, смогла занять при дворе Екатерины достойное место. По отзывам современников, Козицкая была умной и энергичной женщиной и, будучи дочерью простого «мужика», сумела составить себе самостоятельное положение в высшем свете, в котором выдающуюся роль играли ее дочери - княгиня А.Г. Белосельская и графиня Лаваль. Жила она открыто и много принимала как в Санкт-Петербурге, так и в Москве, где у нее был большой дом на Тверской улице (на углу Козицкого переулка). Дочери Козицкой передали свои части материнских богатств в семьи князей Белосельских, Трубецких, графов Лебцельтернов и Борхов (сайт Хронос).
Козицкий умер в 1775 г., Екатерина Ивановна осталась 29-летней вдовой с двумя дочерьми — Александрой и Анной. Анна, хотя и имела вид расфранченной горничной, вышла замуж первой и в очень знатную семью. Ее муж, князь Александр Михайлович Белосельский-Белозерский был вдовцом, от первого брака у него осталась дочь Зинаида — знаменитая впоследствии своим салоном Зинаида Александровна Волконская. Белосельские польстились на богатства Козицкой, но в остальном выражали недовольство. «Спесивое родство видело в этом союзе неравный брак, мезальянс, ибо на русском языке для того слова еще не существовало. А между тем предки отца ее, любимого статс-секретаря Екатерины, умнейшего и просвещеннейшего человека своего времени, Козицкие, русско-украинского происхождения, долго известны были на Волыни своими богатыми владениями, а одна из них, яже во святых Параскевия, была основательницею Почаевского монастыря. Но зато мать ее (Анны Григорьевны) имела несчастие наследовать миллионам дяди своего, купца Твердышева. Богатство родителей с меньшею сестрой разделила Белосельская пополам; но весь ум их ей одной уступила она», — писал Ф.Ф. Вигель. Об Анне Белосельской он пишет с неприязнью: «Она казалась мне так скучна, так чванно пришептывала...».
Старшая дочь Александра, которая, если верить современнику, была гораздо умнее своей сестры, долго не выходила замуж. В конце концов, когда ей было уже 27 лет, выбор ее пал на французского эмигранта, марсельского дворянина Жана-Шарля-Франсуа де Лаваля (иногда дается полная фамилия как: ЛАВАЛЬ ДЕ ЛА ЛЮБРЕРЬЕ. Граф, по-русски, Иван Степанович Лаваль (1761–1846), гофмейстер, член Главного правления училищ; с 1835 по 1846 годы - старший советник Министерства иностранных дел). Но браку чуть было не помешала ее мать, Екатерина Ивановна Козицкая. В дочери волжского паромщика-старообрядца вдруг взыграла аристократическая спесь, а заодно и религиозная нетерпимость: она считала, что француз Лаваль не пара ее дочери. Кто-то посоветовал молодым людям обратиться к самому императору Павлу. Тот потребовал у Козицкой объяснений, почему она не дает своего согласия. «Не нашей веры», — отвечала она. — «Неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин». Резолюция императора была краткой: «Он христианин. Я его знаю. Для Козицкой чин весьма достаточный, а потому обвенчать». И дополнительное повеление: «Обвенчать через полчаса». Лаваль получил приданое поменьше, чем Белосельский, но все же огромное: 20 миллионов рублей, Воскресенский завод на Урале, множество угодий и часть Аптекарского острова в Петербурге с великолепной дачей на берегу Невы.
После свадьбы молодые начали устраиваться в Петербурге. Они приобрели у А.Н. Строганова участок земли на Английской набережной близ Сенатской площади. Вскоре здесь по проекту архитектора Тома де Томона был построен дом, который стал известен как своей архитектурой, так и сосредоточенными в нем художественными сокровищами исключительной ценности. В числе картин было три Рембрандта, в одной из зал пол украшала римская мозаика времен Нерона. Самой замечательной была коллекция этрусских и египетских древностей. Большая часть собрания Лавалей хранится сейчас в Эрмитаже.
Об этом доме говорит Пушкин в «Медном всаднике:
«Тогда на площади Петровой —
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С поднятой лапой, как живые.
Стоят два льва сторожевые —
На звере мраморном верхом.
Без шляпы, руки сжав крестом.
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений...»
“… Богатство, блеск!
Высокий дом
На берегу Невы
Обита лестница ковром,
Перед подъездом львы…”
Н. А. Некрасов
Всем знакомо это место в Петербурге - Медный всадник. Напротив - творение Росси - величественный Сенат с его белоснежными колоннами и мощным разворотом на Английскую набережную, а рядом - трехэтажный особняк с балконами и двумя каменными львами у подъезда. Это Дом Лавалей - самое знаменитое строение на Английской набережной.
Еще в далеком 1719 году этот участок в Адмиралтейской части города присмотрел для себя светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Присмотрел и, конечно же, возвел там каменные палаты, из окон которых князю можно было теперь любоваться своим великолепным дворцом, расположенным напротив, на другом берегу Невы. Такого дворца не было в ту пору даже у самого Петра.
Однако времена менялись. Петр “почил в Бозе”, а Александра Даниловича в результате хитроумных интриг в арестантском обозе отправили из столицы прямым ходом в Березов. Вся недвижимость всемогущего когда-то фаворита перешла, как водится в таких случаях, в собственность его заклятых недругов. Канцлер Остерман, главный “уничтожитель” Меншикова, стал владельцем особняка на Английской набережной. Однако и Остерман вскоре где-то споткнулся, и ему тоже пришлось испытать все “прелести” сибирского тракта, отправляясь в ссылку. Дом перешел теперь уже в собственность генерал-полицмейстера Петербурга В. Ф. Салтыкова, а затем сенатора Н. Е. Муравьева, барона А. Н. Строганова... Наконец, в 1800 году особняк приобрели супруги Лаваль. Вернее, Александра Григорьевна Лаваль купила дом, потому как в этой супружеской паре первую скрипку, во всяком случае, в делах имущественных всегда играла она. Женщина она была волевая, с твердым характером, прекрасно образованная благодаря своему отцу Г. В. Козицкому, бывшему статс-секретарю Екатерины II.
Нанятый модный тогда архитектор Тома де Томон полностью перестроил фасад дома. Теперь его украсили десять ионических колонн, установленных на небольшом ризалите первого этажа, скульптурные панно на мифологические темы, у главного подъезда особняка улеглись гранитные львы. Внутренние покои дома тоже были отделаны с особым великолепием - все здесь должно было отвечать самому изысканному вкусу самых высоких гостей. Изящная гранитная лестница поместилась в ротонде, декорированной мраморными колоннами. По ней гости поднимались в Зал для Празднеств с беломраморными коринфскими колоннами и плафоном, украшенным художественной росписью. А чтобы ни у кого и вовсе не оставалось сомнений о высоком полете хозяев особняка, пол одного из залов дома был вымощен мрамором из Дворца самого императора Тиберия, правившего Римом в I веке н. э.
В этом доме супруги Лавали прожили до самой смерти. Иван Степанович, как перекрестили Лаваля в России, умер 20 апреля 1846 г., его жена Александра Григорьевна — 20 декабря 1850 (родилась 18 марта 1772 года).
Благодаря природному уму и хорошему воспитанию графиня Лаваль пользовалась уважением среди высшего общества. В ее доме в Санкт-Петербурге на Английской набережной собирались поэты, писатели, любители искусства; здесь часто велись литературные беседы, зачитывались новые произведения. У Ивана Степановича и Александры Григорьевны родились сын Владимир (1804-20.4.1825) и четыре дочери: Екатерина (умерла 14.10.1854, с 1825 замужем за князем С.П. Трубецким), Зинаида (с 1823 замужем за графом Людвигом Любцельтерном), София (умерла 8.9.1871; замужем за действительным тайным советником A.M. Борхом) и Александра (замужем за действительным тайным советником С.О. Коссаковским).
Должно сказать, что после ссылки мужа, когда Екатерина Трубецкая решила ехать за ним в Сибирь, родители не только не удерживали ее, но постарались обеспечить максимальный комфорт в поездке, а затем много помогали декабристам. Правда, они не отказались от светской жизни, что вызывало косые взгляды в обществе (на сайте Павловская слобода.Веледниково).
“… Ленивец милый на Парнасе
Забыв любви своей печаль
С улыбкой дремлешь в Арзамасе
И спишь у графа де-Лаваль”.
Это стихи Александра Сергеевича Пушкина. Он посвятил их историку, писателю Александру Ивановичу Тургеневу в 1819 году. К тому времени дом Лавалей стал уже центром культурной жизни всего Петербурга. В его Выставочном зале было размещено крупнейшее в России собрание античной скульптуры. В коллекции Лаваль имелись полотна таких всемирно известных живописцев, как Рубенс, Рембрандт, Рейсдаль, Лоррен, Альбани, Бартоломео и др. Лавали собрали обширную библиотеку - 5 тыс. томов, в которую входили сочинения по истории, философии, экономике, искусству, а также собрание гравюр и географических карт.
Здесь устраивались литературные и музыкальные вечера, на которые приглашались известные в столице поэты, писатели, музыканты, художники. Гостей иной раз набиралось до шестисот человек! В салоне Лавалей Николай Михайлович Карамзин читал свою “Историю государства Российского”, юный Пушкин впервые прочитал здесь свою оду “Вольность”. Частым гостем этого приветливого дома были Николай Гнедич, Иван Крылов, Василий Жуковский, Петр Вяземский, Адам Мицкевич... Не чурались визитов к Лавалям и царствующие особы из правящего дома Романовых.
Однако грянул 1825 год. Он был поистине трагичным для семьи Лавалей. В апреле кончает жизнь самоубийством единственный их сын Владимир. А в декабре, когда в 25 метрах от дома стояли на Сенатской площади мятежные карэ, случилась драма с дочерью, Екатериной Ивановной, женой полковника С. П. Трубецкого, назначенного диктатором восстания, но так и не вышедшего на площадь в то роковое утро. Это его, тем не менее, не спасло от каторги. Вслед за мужем, буквально на следующий день последовала и Екатерина Ивановна. Ее подвиг воспел в своей поэме “Русские женщины” Н. А. Некрасов.
Замерла жизнь в особняке на набережной, не стало ни шумных балов, ни великосветских приемов. Но уже в 1828 году вновь зажглись огни былых литературных вечеров. Вновь появился Александр Пушкин, вернувшийся из шестилетней ссылки. В салоне Александры Григорьевны в присутствии П. А. Вяземского, А. С. Грибоедова, И. А. Крылова, А. Мицкевича он читал главы из своего “Бориса Годунова”.
С домом Лаваля связана и драматическая страница биографии Михаила Юрьевича Лермонтова. Здесь у него с сыном французского посла де Барантом произошла ссора, закончившаяся дуэлью. К счастью, бескровной. Барант промахнулся, Лермонтов выстрелил в воздух.
Жизнь бурлила в этом особняке - приемы, балы, литературные вечера, концерты, вернисажи... И это все продолжалось, пока были живы супруги Лаваль. Но вот скончался в 1846 году Иван Степанович, а за ним ушла в 1850 году и Александра Григорьевна. Особняк перешел в собственность средней дочери Софьи, бывшей замужем за графом А. М. Борхом. А Софья Ивановна продала особняк Соломону Полякову в 1870 году, а у того, в свою очередь, купило дом государство, и приспособило его для нужд Правительствующего Сената. Самуил Соломонович Поляков был одним из самых ярких представителей нового поколения еврейских предпринимателей, которые от традиционных еврейских занятий (откупы, ссудные операции, винная торговля) перешли к новым (железнодорожному строительству, банковскому делу) и смело вырвались за черту оседлости (сайт Евреи Петербурга.Три века истории).
Вот таково, в общем-то, мое некоторое, может, несколько растянутое, вступление. Все это мною рассказано (с чужых слов) ради того, чтобы перейти к описанию:
БОРХ Софья Ивановна (11 V 1809—8 X 1871) — дочь И. С. и А. Г. Лавалей (см.), фрейлина, с 1833 жена Александра Михайловича Борха (18 II 1804—28 VIII 1867), дипломата, камергера, церемониймейстера. Пушкин был знаком с Борх по дому Лавалей (по окончании Лицея) и петербургскому великосветскому обществу. В январе 1832 Борх писала сестре Е. И. Трубецкой в Восточную Сибирь: «Мы часто видим Пушкина и Жуковского». Б. была близка к семье Геккернов и, по словам современника, «сыграла какую-то роль» в дуэли Пушкина. Борх посвящено стихотворение И. И. Козлова «Разбитый корабль» (1832) (Фундаментальная электронная библиотека: Русская литература и фольклор).
Почему именно София Ивановна? Ибо именно с нею связан наш род Щановых по линии Иосиф - Емельян-Василий-Павел (последний – мой дед). В нашей семье добрым словом поминали помещицу, которая переселила нашу семью.. И называлась эта деревня: «СОФИЯ (Софьевка), русская деревня Большевьясского сельсовета, в 7 км к северу от села Большой Вьяс, на обоих берегах Вьяса. На 1.1.2004 – 43 хозяйства, 72 жителя. Поселена как деревня Софьевка в середине XIX века на реке Вьяс дворянкой Софьей Ивановной Борх (урожденной графиней Лаваль). В 1864 году здесь 52 двора, маслобойня. В 1926 году – центр Софийского сельсовета. В 1970-е годы работал спиртзавод. Численность населения: в 1864 – 396, 1926 – 684, 1930 – 719, 1959 – 328, 1979 – 214, 1989 – 144, 1996 – 119 жителей» (Полубояров М.С.Древности Пензенского края в зеркале топонимики. М. МГУ. 2003. Сайт Лунинский район Пензенской области). И не исключено, что наш предок Щанов подвизался у Лавалей-Борх и в Санкт-Петербурге.
И уже на сайте Пенза Православная читаем:
«Большой Вьяс (Козьмодемьянское Саранского уезда). Ныне: храм во имя свв. бессребреников Космы и Дамиана с приделом в трапезной в честь св. равноапостольного князя Владимира, каменный (раньше по левую сторону был престол во имя св. мч. Софии).
Имеются сведения, что в Авьяской (Овьяской) слободе, как назывался раньше Большой Вьяс, до церкви стояла часовня, которая упоминается в 1677 г. В 1685 г. уже говорится о деревянной церкви во имя Николая Чудотворца с приделом Космы и Дамиана. 6 ноября 7201 (1692) г. село с крестьянами и угодьями было пожаловано постельничему Гавриилу Ивановичу Головкину. В 1693 г. в церкви служили священники Федор Дмитриев и Тихон Саввин. 28 ноября 7206 (1697) г. были выданы два антиминса для освящения церкви Николая Чудотворца и придела Космы и Дамиана ее попу Иоанну. 2 ноября 1722 г. запечатан указ о строительстве вместо ветхого храма на том же самом месте деревянной церкви во имя Рождества Богородицы с теплым приделом Николая Чудотворца.
В начале XVIII в. в селе было два храма – Космодамиановский и Рождества Пресвятой Богородицы. Первый сгорел 7 ноября 1815 г. и на его месте поставили часовню. Второй храм по ветхости был в 1807 г. закрыт для богослужения, но после того, как Космодамиановская церковь сгорела, в нем возобновилась служба и продолжалась до 1830 г., до постройки нового храма, построенного тщанием помещицы графини Лаваль, который 1 ноября 1830 г. и был освящен. Два придела устраивались в 1857 г. на средства графа Александра Михайловича Борха и его супруги, Софьи Ивановны (в девичестве – Лаваль). В 1866 г. священнику Стефану Старосивильскому было объявлено архипастырское благословение за попечение о церкви» (Полубояров М.С.Древности Пензенского края в зеркале топонимики. М. МГУ. 2003. Сайт Лунинский район Пензенской области).
Таким образом, выясняем, что наш род Щановых, подвизаясь, сперва у Ивана Степановича Лаваля, а затем у его дочери – Софии Ивановны Борх, мог жить и обитать сперва не только в Большом Вьясе, но и в Санкт-Петербурге. Более того, что другие Щановы могли быть и отправлены в другие имения, в том числе и на Урал. А вот в Сибири они могли оказаться, благодаря тому, что сопутствовали родной сестре Софьи – Екатерине Ивановне:
«ТРУБЕЦКАЯ Екатерина Ивановна (21.10.1800, Санкт-Петербург — 14.10.1854, г. Иркутск), жена декабриста С.П.Трубецкого (с 12.5.1821). Дочь графа Лаваля, французского эмигранта, действительного камергера и церемониймейстера Императорского двора. Первой из жен декабристов прибыла вслед за мужем в Сибирь. В Иркутске (сентябрь 1826) около полугода отстаивала свое право последовать далее в рудники. 6.2.1827 прибыла в Благодатский рудник. Заботилась о питании и одежде узников, писала за них письма родным, облегчала нравственные страдания. На каторге в Читинском остроге и Петровском Заводе и на поселении в с. Оёк и Иркутске обеспечивала мужа и его товарищей литературой и всем необходимым, родила и воспитывала 8 детей. Похоронена у Знаменской церкви в Иркутске» (Энциклопедия Забайкалья).
В свою очередь, в статье «На западе Аптекарского острова»(сайт Квартальный надзиратель №19) находим следующее: «Прозаический отрывок Пушкина «Гости съезжались на дачу» написан летом 1829 года; при жизни поэта не публиковался. Действие происходит белой ночью, гости – «дамы и мужчины, приехавшие в одно время из театра, где давали новую итальянскую оперу». Мужчины играют в карты, дамы разглядывают литографии. «На балконе сидели двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец, казалось, живо наслаждался прелестию северной ночи. С восхищением глядел он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым, и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке». Дача из отрывка, как видно из пушкинских черновиков, – знаменитая дача Лавалей. Располагалась она на Аптекарском острове, примерно на месте современного Дворца молодежи. Огромный парк простирался от нынешней улицы Грота на запад до устья Карповки. Главное усадебное здание в стиле ампир построил в 1800_е годы Тома де Томон; в 1830-е Реймерс и Боссе возводят на берегу Карповки еще один дачный особняк, кухонный корпус, домик садовника и скотный двор – все это в стиле неоготики.
Александра Григорьевна Лаваль, урожденная Козицкая (1772–1850), происходила по матери от известных миллионеров-горнопромышленников Мясниковых-Твердышевых. Пушкин в примечании к четвертой главе «Истории Пугачева» писал: «Твердышев нажил свое огромное имение в течение семи лет. Потомки его наследников суть доныне одни из богатейших людей в России». В конце 1790-х годов дочь миллионерши Мясниковой-Твердышевой и бывшего статс-секретаря Екатерины II Александра Григорьевна Козицкая влюбилась во французского учителя Жана Лаваля, прозванного в России Иваном Степановичем. Лаваль (de la Valle) – француз эмигрант, приехавший в Россию в начале Французской революции. Он служил скромным преподавателем в кадетском корпусе. Александра Григорьевна – женщина волевая, с твердым характером – решает стать его законной супругой. За ссуду в 300 тысяч франков, которую Александра Григорьевна выдала нуждающемуся королю-эмигранту Людовику XVIII, Иван Степанович Лаваль в одночасье был возведен в графское достоинство. Ну а Александра Григорьевна стала графиней Лаваль. Сам Иван Лаваль с годами становится камергером, действительным тайным советником, видным чиновником Министерства иностранных дел.
После смерти старших Лавалей в 1850-е годы дача перешла в собственность их средней дочери Софьи, бывшей замужем за директором императорских театров графом А.М. Борхом. Содержать дачу Борхам стало не по средствам. Они сдавали ее внаем (здесь, в частности, проводил лето французский посол Монтебелло), а в 1860-е продали знаменитому издателю Маврикию Вольфу. В начале XX века дачный парк распродали на участки и начали застраивать». И чтобы закончить об этой даче, вновь сошлюсь на вышеупомянутю статью; «25 марта 1873 года Лев Толстой пишет Н.Н. Страхову, что толчком к новому роману послужило чтение отрывка Пушкина «Гости съезжались на дачу»: «Я невольно, нечаянно, сам не зная, зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман очень живой и горячий и который ничего общего не имеет со всем тем, над чем я бился целый год». Так появилась «Анна Каренина»…
Однако вернемся в пределы Пензенские. Известно, что деревня Софиевка (Софьевка, София) появляется в середине 19 века. Как видим, распродается огромная дача. Крепостное право еще не отменено, и множество люда должно было обустроить. Может, именно в силу этого вынужденного переселения и появляется деревня София? Тогда понятна заботливость Софии Ивановны в отношении и нашего рода Щановых…Она приобретает земли рядом с родовым имением Лавалей – близ села Большой Вьяс… Впрочем, доподлинно известно, что у Борх были свои крепостные также в Вязниковском районе Владимирской губернии, а также на Урале (между прочим, София Ивановна всегда позволяла давать откупную своим крестьянам, которые становились или купцами или предпринимателями, особенно на Урале).
Наконец, нельзя не сказать о муже Софии Ивановны и его роде: Борх Александр Михайлович (1804 -1867), действительный тайный советник; директор Императорских театров, член совета Министра иностранных дел. «Эта фамилия принадлежит к числу древнейших родов в Европе. Начало свое она имеет в южной Италии (в б. королевстве Неаполитанском), где предки ее были феодальными владетелями. Оттуда она переселилась в Германию, в Вестфалию, где ей принадлежали в XII в. владетельные баронства Ла-Липп, Боркуле и Борхланд. В XIII в. одна из ветвей фамилии Борх перешла в Померанию, другая в Лифляндию, третья в Польшу, где поселилась в воеводстве Краковском. Из померанской ветви Борхов Станислав-Фабиан женат был на княжне Жоржете Померанской, дочери померанского князя Георгия и супруги его княгини Маргариты, рожд. маркграфини Бранденбургской и родной сестры владетельного князя померанского — Филиппа I. Из лифляндской ветви Бернгард Борх был гермейстером Ливонского ордена с 1477 по 1485 г. Племянник его Симон был епископом Ревельским, папским легатом в Дании и в Швеции и основал в Ревельской епархии два города: Борхгольм и Фегфейер. Из ливонской ветви Борх, переселившейся в Белоруссию, Фабиан Борх от брака с Сенявскою имел сына Гедеона-Симона, генерал-майора польских войск и сподвижника короля Иоанна Собеского. Гедеон Симон убит под стенами Вены в 1683 г. Он женат был на княжне Каролине Кетлер-Курляндской, дочери герцога курляндского Якова I. — Фабиан-Казимир Б., генерал от артиллерии Литовского княжества, был послом польским в Москве при Петре I, который его очень любил и был в переписке с ним. — Племянник Фабиана-Казимира Иоанн-Андрей, скончавшийся в 1780 году, оставил от брака с Луизою Зиберг двух сыновей: Михаила и Иосифа-Генриха. — Гр. Михаил Иванович (р. 1751 - ум. 1810 г.) был литовским великим обозным и генерал-лейтенантом и получил диплом на графское Римской империи достоинство 28 марта 1783 г. Он был женат на гр. Элеоноре Юрьевне Броун и оставил несколько сыновей и дочерей. Из сыновей его один, гр. Карл Михайлович, был витебским губ. предводителем дворянства, а другой, гр. Александр Михайлович, был обер-церемониймейстером. Брат гр. Мих. Ив., гр. Иосиф Иванович (р. 1753, ум. 1835) был полковником польских гвардейских гусар и народовой кавалерии Вел. княжества Литовского, а после присоединения Литвы к России — статский советник и витебский губ. предводитель дворянства. От брака с Анною Петровною Богомолец он оставил четырех дочерей и одного сына, гр. Михаила Осиповича, бывшего также в Витебской губ. предводителем дворянства» (электронная Энциклопедия Брокгауза и Эфрона).
Хотя имеются воспоминания, дающие далеко не лестную характеристику супругу Софии Ивановны, да к тому же, некоторые авторы присочинили ей роковую роль в смерти А.С.Пушкина через Дантеса. Поэтому привожу еще один отрывок почти полностью:
«Впервые сведения о семье Борх опубликовал. П. Щеголев в книге «Дуэль и смерть Пушкина». Софья Ивановна была одной из четырех дочерей графа И.С. Лаваля. Ее сестры - Екатерина, Зинаида и Александра давно были замужем. Первая за декабристом Сергеем Трубецким - она последовала за ним в ссылку в Сибирь. Вторая стала женой бывшего австрийского посланника в Петербурге Людвига Лебцельтерна. Самая младшая Александра в 1829 г. была выдана за графа Станислава Корвина-Коссаковского, церемониймейстера, сенатора, а с 1832 г. посланника при мадридском дворе. Софья засиделась в девицах. И когда камергер двора Александр Борх сделал ей предложение, оно было принято без раздумий. Не любовь к некрасивой двадцатичетырехлетней девице толкнула его на этот брак, а очевидный расчет, о чем он не таясь трубил повсюду. Камергер и тайный советник Иван Степанович Лаваль - француз, благополучно обустроившийся в России, был начальником Борха по министерству внешних сношений. Женитьба на дочери богатого и влиятельного при Дворе графа сулила блестящие перспективы. Его надежды оправдались, и уже через год, в апреле 1834, он получил должность церемониймейстера. А позднее - пост директора Императорских театров.... Подвизавшийся ранее на дипломатическом поприще Александр Михайлович, возможно, разбирался в политике, но театр, литература оставались для него терра инкогнито. Князь Долгоруков рассказывает об одном из его курьезов: вовсе незнакомый с литературой, а еще менее с русской, он перепутал столь интимного при дворе автора “Князя Серебряного” Алексея Толстого с каким-то бездарным писакой, сочинившим пустейшую пьесу того же названия. И желая угодить Их Императорским Величествам, распорядился выделить на ее постановку 8000 рублей серебром, тогда как для пьес хороших, изящных, отказывают в издержках под предлогом скудности казны. Брак Борха с графиней Лаваль устраивал обе стороны. София Лаваль помолвлена за Борха, и старик Лаваль не стоит на ногах от радости, а зыблется. Вчера во дворце у всенощной, с вербою и свечкой в руке, il avait l’air d’un feu follet. София Ивановна была женщиной доброй и сострадательной. Занималась благотворительностью. А с 1834 г. стала членом совета Патриотического дамского общества. Она оказалась верною супругой и добродетельной матерью. Желчный князь Петр Долгоруков очень доброжелателен к ней. В одной из своих статей в журнале “Правдивый” он упомянул о графине Борх: Она - одна из самых выдающихся русских женщин, одаренная высоким умом, проницательным в высшей мере и в то же время обаятельным, превосходным сердцем и благородным характером. Она дала доказательство своих качеств в своем поведении по отношению к своей сестре, жене князя Сергея Трубецкого, сосланного в Сибирь Николаем. Графиня Борх в течение всей ссылки была добрым ангелом своей сестры и ее семьи. Только одного этого отзыва достаточно, чтобы снять с нее обвинение в причастности к интригам Геккерена. Бесспорно, она водила знакомство с посланником и его приемным сыном. Борх была доброй приятельницей Долли Фикельмон. А Геккерен, как уже говорилось, входил в ее компанию. Конечно же, салон Фикельмон - не единственное место, где София Ивановна могла встречаться с голландским посланником и Дантесом. Известно, что Геккерен посещал также роскошный особняк на Английской набережной, принадлежавший ее матери - графине Лаваль. Не беру на себя роль адвоката Софии Борх. Просто попытаюсь с помощью сведений из дневника австрийской посланницы гр. Фикельмон смягчить категоричный приговор П. Щеголева: По всем данным, графиню С.И. Борх должно считать в лагере врагов Пушкина. Графиня Фикельмон еще до приезда в Россию была подругой сестры Софии Ивановны - доброй и сердечной Зинаиды Лебцельтерн, супруги Людовика Лебцельтерна, десять лет ( 1816-1826) бывшего посланником Австрии в Петербурге.
В ночь на 30 июня 1829 г. Фикельмоны приезжают в Петербург. Долли наносит первые визиты петербургским аристократам, в том числе и графам Лавалям. Зинаида Лебцельтерн приехала из Австрии навестить своих родных. Знакомит Долли со своими сестрами Софией и младшей Александрой, которую как раз в это время выдавали замуж за Коссаковского. Графиня Фикельмон становится обязательной гостьей на скучных вечерах у Лавалей. Их претенциозный дом шокировал ее эстетическое чувство: большой круглый зал с расписным, наподобие итальянских, потолком был наполнен античными статуями, произведениями искусства, среди них - купленные у Е.М. Хитрово в 1818 г. драгоценные этрусские вазы. В зале хозяйка проводила свои литературные вечера, а танцы обычно устраивались в маленькой гостиной, где не продохнуть от тесноты и духоты: Танцевали в узком плохо освещенном помещении. Все вокруг очень напоминает корчму, - записала Долли в дневнике 28 ноября 1829 г.Через Зинаиду Долли сближается с Софией Лаваль, завязывает с ней дружбу, становится поверенной в ее сердечных делах - уже несколько лет она была влюблена в Александра Михайловича Борха, который в конце концов женился на ней. Вот подробности этой озадачившей общество женитьбы: Александр Борх, с которым я недавно познакомилась, довольно молодой человек, с одухотворенной физиономией, но не внушает мне ни малейшей симпатии! Я очень сожалею, потому что брак его с Софией Лаваль, видимо, решен. Она любит его, его семья стремится к этому браку, но я нахожу, что он чересчур много заставляет себя упрашивать, отчего я не могу с доверием относиться к тому, что София вверяет ему свое счастье. Она столь изысканна, столь душевна, что заслуживает брака по любви, а не ради сословных интересов. Женщины слишком храбры! В сто раз лучше подавить в своем сердце нежное чувство, чем привязать к себе цепью мужчину, который не может испытывать ничего иного, кроме отягчения быть любимым, при этом сам не любя! Как ни заманчиво богатство и все выгоды предстоящего брака, Борх все еще не решается закабалить себя на всю жизнь женитьбой на нелюбимой женщине. В январе 1833 г. он пошел на попятную. София была в отчаянии, а вместе с ней и ее родители. К оскорбленной гордости примешивалась боль за страдания любимого чада. Родные Борха не одобрили его поступок. Граф Лаваль пустил в ход всевозможные уловки, чтоб переубедить жениха. И преуспел. В конце марта того же года было оповещено о помолвке.«Брак Софи Лаваль с Борхом, так, казалось, бесповоротно расстроенный два месяца назад,<…> решен окончательно и оповещен. Желаю большого счастья этой доброй и чудесной Софи. Она сейчас в опьянении от радости, потому что любит его с 14и лет, но я довольно невысокого мнения о мужчине, публично заявившего, что не любит ее и никому не позволит принудить себя к этому браку, но рассудив, что он выгоден для его карьеры и принесет богатство, теперь женится на ней! Бедные женщины! Как они безрассудны!» – запись в дневнике Фикельмон 26 марта 1833 г.
Наконец состоялось бракосочетание. «Странным на этой свадьбе казалось отсутствие необходимых сосредоточенности и взволнованности во время церемонии венчания. Вместе с другими я присутствовала и в католической церкви. Счастье Софии в этот день было похоже на сумасшествие, и в столь торжественный момент она, наверное, ничего другого, кроме радости, не ощущала. То улыбалась, то смеялась, когда произносилось брачное благословение. Если счастье в состоянии лишить человека рассудка, то с ней это легко случилось. Она вышла замуж 30 апреля. После этого я виделась с ней у них в доме. Борх произвел на меня лучшее впечатление. Хотя он от никого и не скрывал, что женится на Софии, так сказать, из снисхождения, то по крайней мере хорошо с ней держится», - записала Долли 18 мая 1833. Это последняя запись о Софии Борх в дневнике Фикельмон. Затем ее имя лишь вскользь упоминалось в связи с теми или иными светскими событиями. Долли по-прежнему продолжала бывать у Лавалей, где теперь жили и молодые. Этот скучный дом стал для нее еще менее привлекательным с воцарением в нем несимпатичного ей Александра Борха.
Возможно, что сострадательная представительница совета Патриотического дамского общества проявила сочувствие к раненому и отданному под суд Дантесу, горячо интересовалась им и даже передала находившемуся под арестом Жоржу привет. Допустим, что так оно и было. Но разве справедливо на основании одного этого факта причислять ее к числу врагов Пушкина? И делать следующий уже более глубокий вывод: она и была одной из тех дам, на которых ссылается Геккерен в письме к Нессельроде, - высокопоставленных и бывших поверенными всех моих тревог, которым я день за днем давал отчет во всех моих усилиях порвать эту несчастную связь. Одна из них определена - графиня Нессельроде. Гадают о другой – «графине Софии Б». Интуиция и факты, которыми мы располагаем, позволяют с большей достоверностью назвать второй «поверенной» Геккерена графиню Софию Бобринскую. А Софию Борх окончательно вычеркнуть из списка кандидаток в «Супруги Дантеса». Все, что мы знаем о ней, делает это предположение абсурдным» (Pushkin-book.ru. Сайт Светланы Мрочковской-Балашовой: Тайная спруга Дантеса»).
Вот такие светские страсти кипели в Санкт-Петербурге. К сожалению, ничего большего пока не удалось найти о благодетельнице рода Щановых и ее мужа Александра Михайловича Борха. Скажу только, что она похоронена на Новодевичьем кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге. Ее могила с левой стороны на 4-ом участке, между 1-й и 2-й дорожками; семейное захоронение: она рядом с могилой графини Александры Борх(1840-1859), видимо, ее дочери… Чудом сохраненный мраморный саркофаг. У которого однажды и я остановился. Подивился тогда чудной фамилии…не ведая, что Господь привел к той, которая так близко связана с нашим родом…
И теперь предельно ясно, почему наша фамилия звучала и даже звучит по-прежнему в Софии с ударением на О…на французский манер…
И на сегодня досконально известно, что Щановы трудились у графини Софии Ивановны Борх-Лаваль и Александра Михайловича Борх. А до этого, по всей вероятности, у Ивана Степановича Лаваля и его жены Александры Григорьевны. Однако это никак до сих пор не открывает тайну происхождения рода Щановых и этимологию нашей фамилии. Тем не менее то, что стало известно ныне изженило мой скептицизм в отношении семейного предания о связи нашего прадеда Щанова с семьей Лаваль-Борх.
Святая Пасха, память святых благоверных князей Бориса и Глеба. 2008 г.
г. Лысково, Нижегородское Поволжье. _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 7:36 pm Заголовок сообщения:
Григо́рий Васи́льевич Кози́цкий (1724, Киев — 26 декабря 1775 [6 января 1776], Москва) — русский писатель и журналист украинского происхождения, кабинет-секретарь Екатерины II (1768—1774), помогавший ей в издании журнала «Всякая всячина». Дед Е.И. Трубецкой.
Учился в Киево-Могилянской академии, затем в Германии. В 1756 году прибыл в столицу Российской империи город Санкт-Петербург, где работал под руководством М. В. Ломоносова, преподавал в Академической гимназии. После смерти Ломоносова занимался разбором его бумаг, перевёл некоторые из них на латынь. Печатался в журналах «Ежемесячные сочинения», «Трудолюбивая пчела», «Всякая всячина».
В 1765 году приближен ко двору и становится техническим помощником Государыни Императрицы Екатерины Великой, а потом вступает в должность её статс-секретаря. Через два года сопровождает государыню вместе с графом В. Г. Орловым в путешествии по Волге.
В сентябре 1774 года Козицкий, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, просил уволить его от службы; 10 июля 1775 года он получил отставку и переехал в Москву.
В обширной биографической литературе и др. смерть Козицкого описана, в основном, одинаково: «впав в меланхолию, он в припадке этой болезни» 21 декабря 1775 года нанес себе 32 раны ножом, от которых и умер 26 декабря 1775 года. Ссылки на источники такого описания, при их наличии, сводятся к дневнику поручика Васильева за 1774—1777 годы, в котором, в свою очередь, указано, что Козицкий совершил самоубийство 26 декабря. Относительно способа самоубийства имеющиеся источники эпохи ссылаются лишь на слухи.
В Симбирске в 1767 году познакомился с дочерью богатого купца и промышленника И. С. Мясникова, а в 1771 году женился на Екатерине Ивановне Мясниковой (1746—1833). Брак получил одобрение императрицы, пожаловавшей Козицкому по случаю свадьбы 10000 руб.; за женою он, кроме денег, получил в приданое 2 завода и 19 000 душ крепостных. Их дочери:
Александра Григорьевна (1772—1850), хозяйка блестящего салона, жена графа Ивана Степановича Лаваля, мать Е. И. Трубецкой, героини поэмы «Русские женщины»;
Анна Григорьевна (1773—1846), вторая жена князя Александра Михайловича Белосельского-Белозерского, мачеха знаменитой княгини Зинаиды Волконской и мать князя Эспера Белосельского-Белозерского.
По примеру других крупных помещиков госпожа Козицкая обустроила под Москвой усадьбу Льялово с церковью Рождества Богородицы, которая служила усыпальницей для семейства её младшей дочери. _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 7:36 pm Заголовок сообщения:
Екатерина Ивановна Козицкая (24 октября (4 ноября) 1746—6 (18 ) мая 1833) — дочь и наследница уральского промышленника И. С. Мясникова, одна из богатейших женщин России XVIII века, жена кабинет-секретаря Г. В. Козицкого.
Иван Семёнович Мясников унаследовал крупное состояние своей жены, Татьяны Борисовны Твердышевой, после смерти её братьев-горнопромышленников и преумножил его. Его четыре дочери стали одними из самых богатых невест своего времени — они унаследовали восемь заводов и 76 тысяч душ крестьян. При разделе имения Екатерина Ивановна получила Катав-Ивановский, Усть-Катавский и Архангельский медные заводы, которыми успешно управляла.
В 1767 году она познакомилась в Симбирске со статс-секретарём Екатерины II, и через 4 года стала его женой. Императрица пожаловала Козицкому по случаю свадьбы 10 тысяч рублей; в приданное вошли уральские медные заводы и 19 тысяч душ крепостных. В браке родились дочери:
Александра (1772—1850) — жена графа Ивана Степановича Лаваля, мать Е. И. Трубецкой; хозяйка известного салона.
Анна (1773—1846) — вторая жена князя А. М. Белосельского-Белозерского.
Благодаря своему природному уму, не зная иностранных языков и не имея достойного образования, Е. И. Козицкая заняла видное место при дворе Екатерины II. Много сил она положила на устройство городских и загородных домов для своего семейства. В 1784 году она приобрела подмосковное имение Шаболово и реконструировала его. Под Москвой она также начала обустраивать усадьбу Льялово с церковью Рождества Богородицы, которая стала усыпальницей для семейства её младшей дочери. Кроме того, владела в Подмосковье сельцом Веледниково.
В самой Москве по её заказу в 1790-х годах был построен архитектором М. Ф. Казаковым дом, где позднее разместился Елисеевский магазин. Сергиевский переулок, на углу которого он стоял, был переименован в честь новой хозяйки дома в Козицкий.
Екатерина Козицкая скончалась в мае 1833 года, похоронена 9 (21) мая 1833 года в Александро-Невской лавре. Памятник у входа в Лазаревскую церковь — мраморная полуколонна с эпитафией, которую сочинил князь Белосельский-Белозерский. А. Я. Булгаков писал брату: "Вчера узнал о кончине Козицкой. Говорят, что покойница бездну денег оставила. Она как-то раз засунула в кладовую 37 тысяч и забыла о них, после двадцати лет нашла этот клад подмоченным и так сгнившим, что вся сумма пропала".
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 8:00 pm), всего редактировалось 1 раз
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 7:37 pm Заголовок сообщения:
Графиня Александра Григорьевна Лаваль (урождённая Козицкая, 18 марта 1772 — 17 ноября 1850) — одна из наследниц мясниковскихв миллионов, хозяйка блестящего салона, собирательница произведений искусства и благотворительница.
Жена графа Ивана Степановича Лаваля, мать Е. И. Трубецкой.
Биография
Старшая дочь статс-секретаря Екатерины II Григория Васильевича Козицкого в браке с Екатериной Ивановной, дочерью известного богача Ивана Семёновича Мясникова. Выросла в роскоши, в семье, кичившейся своим богатством.
В возрасте 26 лет, уже после свадьбы младшей сестры Анны с князей А. М. Белосельским-Белозёрским, влюбилась в французского эмигранта Ивана Степановича Лаваля, служащего министерства иностранных дел. Мать, Екатерина Ивановна, хотя и была сама малообразованная дочь волжского паромщика-старообрядца, согласно семейному преданию, воспротивилась столь неравному браку. Однако влюблённая Александра написала всеподданейшую просьбу и опустила её в специальный ящик, поставленный у дворца императора Павла I.
Павел пожелал разобраться в прошении и потребовал разъяснений от Екатерины Ивановны. Та причиной отказа на брак дочери назвала, что Лаваль: «не нашей веры, неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин». Резолюция императора была краткой:
Он христианин, я его знаю, для Козицкой чин весьма достаточный. Обвенчать через полчаса.
Иван Лаваль и Александра Козицкая немедленно были обвенчаны в приходской церкви без всяких приготовлений. Александра Григорьевна принесла мужу огромное приданое, около 20 миллионов, в том числе Воскресенский завод на Урале. Умело применив полученное богатство в 1814 году Иван Лаваль был возведён с нисходящим его потомством, в графское достоинство королевства Французского, которое было признано за ним и в Российской империи в 1817 году. Титул и успешная карьера окончательно примирили Екатерину Ивановну с выбором дочери, в 1833 году перед смертью она щедро одарила чету Лавалей.
Во время путешествий за границу Александра Григорьевна встречалась со многими выдающимися людьми, в том числе с французскими писателями Ф. Шатобрианом и Б. Констаном, посещала салон писательницы де Сталь, с которой считалась приятельницей.
Умерла Александра Григорьевна Лаваль 17 ноября 1850 года. Похоронена в некрополе Свято-Троицкой Александро-Невской лавры.
Литературно-музыкальный салон
Александра Григорьевна Лаваль являлась хозяйкой блестящего литературного и музыкального салона.
В начале 1800-х по заказу новой хозяйки архитектор Тома де Томон перестроил особняк на Английской набережной, около Сената. Главный фасад, обращённый на набережную, он декорировал десятью ионическими трёхчетвертными колоннами на уровне второго и третьего этажа. В настоящее время особняк вошёл в комплекс зданий Конституционного Суда.
Александра Григорьевна пользовалась большим уважением в высшем свете. Считалось, что она унаследовала от своей матери природный ум, здравый смысл, твёрдый характер в сочетании с тактом, сочетая всё это с прекрасным воспитанием. Вскоре её дом стал одним из центров культуры Санкт-Петербурга первой половины XIX века. У неё собирались поэты, писатели, просто ценители искусства, зачитывались новые произведения, обсуждались новинки европейской литературы.
По свидетельству библиотекаря Лавалей Ш. Сен-Жюльена, в салоне «собирались самые выдающиеся представители поэзии и литературы; здесь между 1827 и 1830 годами я имел возможность видеть Пушкина, Крылова и Жуковского…» Среди гостей Александры Лаваль бывали А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, Н. И. Гнедич, А. Н. Оленин, А. Н. Плещеев, И. И. Козлов и многие другие. В салоне Лаваль собиралось порой до 600 человек, иногда бывал и император Александр I.
10 марта 1816 года Николай Карамзин читал тут неопубликованные главы «Истории государства Российского», надеясь, что влиятельный великосветский салон обеспечит достаточную поддержку близких ко двору лиц, что поможет в получении разрешения на издание книги. В доме на Английской набережной читал свои ещё неопубликованные произведения и Александр Пушкин. Здесь в 1819 году им впервые была прочитана ода «Вольность», а 16 мая 1828 года в присутствии А. С. Грибоедова и А. Мицкевича — трагедия «Борис Годунов». На приёмах у Лавалей бывал и Михаил Лермонтов, здесь же 16 февраля 1840 года у него произошла ссора с сыном французского посла Барантом, закончившаяся дуэлью.
В 1840-х годах на вечерах, в присутствии почти всего высшего света Санкт-Петербурга пели Рубини, Карадори, Виардо-Гарсиа, Тамбурини.
Подобные приёмы проходили не только на Английской набережной, но и на даче Лавалей на Аптекарском острове, при слиянии Малой Невки и речки Карповки. Участок был подарен супругам императором Павлом I в качестве свадебного подарка. Разговоры на дачных приёмах князь Пётр Вяземский назвал «живой газетой Петербурга», а в наброске повести Пушкина «Гости съезжались на дачу» (1828) действие одной из сцен разворачивалось на даче Лавалей.
В 1825 году, после восстания декабристов особняк на Английской набережной подвергался тщательному обыску, так как старшая дочь Лавалей Екатерина была замужем за полковником Сергеем Петровичем Трубецким, одним из руководителей Северного общества. Однако это не снизило популярности салона Александры Григорьевны.
Литература
Александра Григорьевна принимала участие в издании газеты «Le Furet» («Хорёк», «Проныра»), которую с 30 июня 1829 года издавал секретарь библиотекарь её мужа, французский литератор Шарль де Сен-Жюльен. Газета издавалась на французском языке и была рассчитана на аристократическую публику, в ней появлялись новости современной французской, а позднее и российской литературы, рецензии на спектакли французских и итальянских трупп, рецензии на произведения русских писателей и поэтов, в том числе и отзывы на произведения Пушкина.
Благотворительность
Александра Григорьевна активно занималась и благотворительностью. 4 июня 1838 года на Петербургской стороне ею был устроен детский приют, третий в Санкт-Петербурге, для приходящих детей обоего пола. По высочайшему повелению императрицы Александры Федоровны (супруги Николая I) приют был назван Лавальским. Сначала приют размещался в съёмном доме, но с 1840 года приют был переведён в специально купленный на средства Александры Григорьевны дом. И до самой смерти своей благодетельницы приют содержался на её средства. После же 1850 года приют содержался на средства её дочерей, внуков, добровольные пожертвования и завещания. Приют существовал до 1918 года.
На средства Александры Григорьевны были построены церковь святых бессребренников Космы и Дамиана в селе Большой Вьяс (ныне Лунинского района Пензенской области) и церковь в честь Казанской иконы Божией Матери в селе Урусово (ныне Ртищевского района Саратовской области.
Коллекции
Стараниями графини в доме на Английской набережной появилась уникальная художественная коллекция живописи, античной скульптуры, собранные ею в поездках по Европе, особенно — в Италии. На стенах её дома были полотна, выдаваемые хозяйкой за работы Рубенса, Рембрандта, Рейсдаля, Лоррена, Альбани, Бартоломео и других художников. В залах было до 300 древнегреческих и италийских ваз, в том числе «Дионис в борьбе с гигантом», «Прощание воина с семьёй», «Сцена пира», глиняных и стеклянных изделий и около 300 античных бронзовых вещей. Большой интерес представляли римские копии I—II веков нашей эры с греческих оригиналов V—IV веков до н. э., особое место занимали протокоринфские арибаллы, среди них даже редкий образец VIII века до н. э. Было около 30 предметов искусств из Египта, относившихся к II тысячелетию до н. э., среди которых: «Священный сокол», «Царская голова», «Коленопреклонённый жрец».
Мраморный пол в доме был вывезен из дворца римского императора Тиберия с острова Капри.
Имелась богатая библиотека в пять тысяч томов с экслибрисами гравёра Н. И. Уткина с книгами по истории, философии, экономике, искусству, географии.
Многие экспонаты коллекции Лавалей демонстрировались на различных выставках. После смерти Александры Григорьевны собрание картин и библиотека были разделены между её наследниками, а ценнейшая часть коллекции древнеегипетских и античных произведений перешла Эрмитажу, где и хранится до сих пор.
Семья
От брака с Иваном Степановичем Лавалем Александра Григорьевна имела двух сыновей и четырёх дочерей:
Екатерина Ивановна (1800—1854), была замужем за декабристом князем С. И. Трубецким, и первая последовала за сосланным мужем в Сибирь.
Зинаида Ивановна (1801—1873), с 1823 года была замужем за генерал-майором и дипломатом Людвигом Лебцельтерном (1774—1854).
Владимир Иванович (2.02.1804—21.04.1825), корнет Конной гвардии, застрелился, по одной версии, после проигрыша в карты, по другой, в результате несчастного случая.
София Ивановна (1809—1871), фрейлина, с 1833 года была замужем за графом Александром Михайловичем Борхом (1804—1867), дипломатом и камергером. София Ивановна занималась благотворительностью, с 1834 года была членом совета Патриотического дамского общества. Ей посвящено стихотворение Ивана Козлова «Разбитый корабль» (1832 г). После смерти матери, ей достался особняк на Английской набережной.
Александра Ивановна (1811—1886), с 1829 года была замужем за графом Станиславом Осиповичем Корвин-Коссаковским (1795—1872), писателем, художником, церемониймейстером, посланником при мадридском дворе.
Павел Иванович (1811—1812), умер от оспы.
Литература
Вайнштейн А. Л., Павлова В. П. К истории повести Пушкина «Гости съезжались на дачу…»
История первая: о пространстве во времени // Квартальный надзиратель, специальные тематические страницы журнала СПб. Собака.ру. — март 2009. — № 3.
На западе Аптекарского острова // Квартальный надзиратель, специальные тематические страницы журнала СПб. Собака.ру. — июль 2004. — № 19.
Последний раз редактировалось: AWL (Вс Мар 19, 2017 8:00 pm), всего редактировалось 1 раз
Добавлено: Пт Мар 10, 2017 7:39 pm Заголовок сообщения:
Граф Иван Степанович Лаваль (Жан-Шарль-Франсуа де Лаваль де ла Лубрерьед; Jean Charles François de Laval de la Loubreriede или la Valle; 1761—19 апреля 1846) — французский эмигрант, приехавший в Россию в начале Французской революции.
Родился в 1761 году в дворянской семье марсельского виноторговца. Приехав в Россию, сначала служил учителем в Морском кадетском корпусе, при императоре Александре I был членом главного правления училищ; противился реформе Магницкого по исключению философии из круга университетского преподавания.
Позже служил в Министерстве иностранных дел и редактировал «Journal de St. Pétersbourg». В Министерстве иностранных дел Лаваль в течение 30 лет управлял, на правах директора департамента, 3-й экспедицией особой канцелярии, состоявшей в непосредственном ведении самого канцлера. Граф Лаваль был человек влиятельный в министерстве и оставил по себе память, как добрый начальник и человек.
Женившись в 1799 году на одной из наследниц мясниковских миллионов, Александре Григорьевне Козицкой, дочери Г. В. Козицкого, бывшего статс-секретаря Екатерины II, и Е. И. Мясниковой, он сделался богатым человеком. От её родителей унаследовали имения и крепостных в Пензенской и Владимирской губернии, горнодобывающий Воскресенский завод на Южном Урале.
26 февраля 1800 года Лаваль был пожалован в камергеры двора великой княжны Елены Павловны, a 10 октября того же года переведен к Высочайшему двору. Во время пребывания Людовика XVIII в Митаве, Лаваль ссудил его деньгами и за это 21 декабря 1814 года был возведен с нисходящим его потомством, в графское достоинство Французского королевства, признанное за ним в России в 1817 г. В апреле 1819 года Лаваль получил чин тайного советника.
Граф Лаваль имел великолепный дом на Английской набережной, около Сената, выдающийся памятник русского классицизма конца XVIII — начала XIX века. В начале 1800-х годов по заказу новой владелицы, графини А. Г. Лаваль, архитектор Тома де Томон переделал дом внутри и снаружи. Главный фасад, обращённый на набережную, он декорировал десятью ионическими трёхчетвертными колоннами на уровне второго и третьего этажа. В настоящее время особняк вошёл в комплекс зданий Конституционного Суда.
Высокий, необыкновенно худой, «хилого здоровья», граф Лаваль был остроумным собеседником и начитанным человеком.
В своём доме № 4 на Английской набережной, он имел салон, где собирался почти весь бомонд Санкт-Петербурга, бывал и Александр I, а также в имении на Аптекарском острове. Свои стихи читали Александр Пушкин и Михаил Лермонтов.
Стараниями графини А. Г. Лаваль в их доме появились уникальные коллекции живописи, античной скульптуры, собранные ею в поездках по Европе, особенно — в Италии. Многие шедевры мировой культуры нашли свое место в Эрмитаже. Графиня Лаваль была известной благотворительницей, в 1838 году она устроила третий приют в Санкт-Петербурге на Петербургской стороне. Он, по повелению императрицы Александры Федоровны (супруги Николая Первого), был назван Лавальским и назначен в заведование почетного члена графини С. И. Борх, ур. Лаваль.
Граф И. С. Лаваль скончался 19 апреля 1846 года и был похоронен как католик в храме Усекновения главы Иоанна Крестителя в Царском Селе.
Семья
От брака с Александрой Григорьевной Козицкой имел двух сыновей и четырёх дочерей:
Екатерина Ивановна (1800—1854), была замужем за декабристом князем С. П. Трубецким и первая последовала за сосланным мужем в Сибирь.
Зинаида Ивановна (1801—1873), с 1823 года была замужем за генерал-майором и дипломатом бароном Людвигом Лебцельтерном (1774—1854).
Владимир Иванович (2.02.1804—21.04.1825), корнет Конной гвардии, застрелился, по одной версии, после проигрыша в карты, по другой, в результате несчастного случая.
София Ивановна (1809—1871), фрейлина, с 1833 года была замужем за графом Александром Михайловичем Борхом (1804—1867), дипломатом и камергером. София Ивановна занималась благотворительностью, с 1834 года была членом совета Патриотического дамского общества. Ей посвящено стихотворение Ивана Козлова «Разбитый корабль» (1832 г). После смерти матери ей достался особняк на Английской набережной.
Александра Ивановна (1811—1886), с 1829 года была замужем за графом Станиславом Осиповичем Корвин-Коссаковским (1795—1872), писателем, художником, церемониймейстером, посланником при мадридском дворе.
Павел Иванович (1811—1812), умер от оспы. _________________ Основной форум "ДЕКАБРИСТЫ" : http://d1825.ru/
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
